Социально-экономическое и политическое противостояние и неравенство казачьего и неказачьего населения на Дону сопровождало всю его историю вплоть до начала 1930-х гг. Последние обострения в этом вопросе активно наблюдались в 1920-е гг., в связи с приходом к власти большевиков и соответствующей проводимой ими политикой в отношении казачества. Однако в последующие годы постановка такого вопроса сошла на нет, и данная проблематика исчерпала себя.
В современной отечественной историографии, в особенности в последние годы, стало уделяться немало внимания изучению казачества, в том числе и под таким углом. Ведь рассмотрение социально-экономического и политического статуса казачьего населения Дона в дореволюционные годы и первые годы советской власти, в сравнении с другими слоями населения, дает более широкое понимание его положения и исторической судьбы. Подобные вопросы освещены как в работах по общей истории казачества так и в работах, сугубо посвященных отношениям между казачеством и крестьянством на Дону. К таким стоит отнести труды Р. Г. Тикиджьяна, К. В. Гориной, И. А. Ревина [1; 5; 8], которые описывают истоки и причины социально-экономического неравенства и его последствия. Так же из данных работ следует подчерпнуть, что подобное противостояние выработало в сознании как у одних, так и других стойкое неприятие друг друга, что не могло не отразится на сознании будущих поколений.
География исследования представляет собой территории низовых станиц и хуторов Ростовской области, в частности Азовского района, в число которого входят станица Елизаветинская, хутора Донской, Рогожкино, Дугино, Обуховка, Казачий Ерик, Курганы, Шмат, Колузаево. Данная территория представляет интерес с той точки зрения, что в период политики расказачивания эти хутора были не столь подвержены гонениям, в отличии, к примеру, от верховых станиц Дона и кубанских станиц, жители которых наибольшим образом пострадали от репрессий. В данном же случае, состав населения остался примерно тем же [7], что и до революции, и главным образом был сохранен традиционный уклад жизни, с учетом советской политики и культуры.
При разработке темы мы сочли необходимым выделить отрезок времени с 1960-х по 1990-е гг. Именно этот период представляет интерес рассмотрения вопроса социально-экономического статуса пришлого и местного населения в сравнительном аспекте, ввиду того, как уже говорилось выше, что данная проблематика была актуальна вплоть до 1930-х годов, однако внимание изучению этого аспекта в послевоенный период XX столетия уделено недостаточно.
Особую роль в данном исследовании занимает источниковая база. Начав изучать обозначенную тему, мы столкнулись с проблемой отсутствия такой постановки вопроса в официальных источниках. Низкая вероятность обнаружить подобную информацию в документах органов государственной власти, побудила нас взять за основу периодическую печать. Так, была проанализирована местная периодика за 1965, 1968, 1970‒1976, 1986 гг., а именно газеты «Красное Приазовье», «Заря коммунизма», «Призыв». Однако подавляющее большинство статей носили декларативный и пропагандистский характер, описывающий успехи рабочих и колхозников на производстве, что делает периодическую печать несостоятельной в изучении обозначенной проблематики.
В связи с этим, единственным информативным источником, в рамках данного исследования, выступили устные исторические источники – исторические интервью. Важно отметить, что подобное направление в современной исторической науке весьма актуально. О важности использования подобных источников и методики их применения пишут немало отечественных исследователей, в частности Хосянов О. Р., Федоров П. В., Волков Е. В., Черепанова Р. С. [9–11]. В работах подчеркивается особенность того, что информация, хранящаяся в памяти людей, зачастую отличается от той, что зафиксирована в письменных источниках, а иным фактам, вообще не суждено попасть на страницы бумаги. Тем важно применять подобные устные источники в исторических исследованиях. Особенно важными работами в этой связи для нашей темы являются труды Рыбловой М. А. [6], в которой дано обоснование и анализ этнографических «устных» материалов по истории Донского края в XX в.
Исходя из этого, нами были опрошены коренные жители нескольких хуторов, с целью изучения вопроса о пришлом и местном населении во второй половине прошлого века. Сразу стоит пояснить, кто подразумевается под словом коренной/местный житель – человек, проживающий в данной местности, предки которого проживали здесь как минимум на период середины 19 века, имеющий родовую фамилию, присущую данному хутору, признаваемый обществом как коренной житель, и считающий сам себя таковым. Возраст информантов составил разброс от 50 до 85 лет, от 1930-х до 1960-х годов рождения соответственно. Среди основных вопросов были следующие: «Можете ли Вы назвать кого-нибудь из некоренных жителей хутора в соответствующий период», «отличалось ли положение в обществе пришлых людей», «какой образ жизни они вели», «каково было к ним отношение со стороны местных». Важно отметить, что на первый вопрос все информанты затруднялись ответить применительно к 1960-1970-м годам, и только лишь напрягая память, называли пару представителей таковых, активно подчеркивая, что «таких у наш не було» [4]. В целом эта тема вызывала у представителей старшего поколения некоторое стеснение и нежелание рассказывать подробности, в отличие от более молодых.
Учитывая своего рода специфику источниковой базы, важно подчеркнуть, что историческое интервью в данном случае выступает как метод историко-антропологического исследования, которой дает нам возможность проанализировать проблему взаимоотношений местного и пришлого населения в исторически казачьих поселениях, выявить культурные особенности каждой из этой категории.
Таким образом, на основе устных исторических источников, полученных от жителей хуторов Азовского района, можно условно выделить несколько категорий неместного населения, каждая из которых имела свои особенности как в адаптации, так и в повседневной жизни. Сразу стоит отметить, что как таковых приезжих в хуторах в послевоенные годы было достаточно мало, если не единицы. И тут же встает следующий вопрос, кого считали неместным коренные жители хуторов. С одной стороны, тех, кто приехал из другого региона или населенного пункта (в рамках Ростовской области) и поселился в хуторе при жизни информантов, с другой стороны семьи или даже целые роды, поселившиеся задолго до этого, жившие возможно не в одном поколении, но имевшие не казачье происхождение. Если первых однозначно воспринимали как «не наши люди», то последних не отделяли от себя, ввиду того, что они прожили не один десяток лет в этой местности и так или иначе переняли культуру и образ жизни, однако в сознании опрашиваемых была сохранена память об их некоренном происхождении.
Логичным будет также сказать о словесном обозначении данной категории населения, распространенными были слова «пришлые», «иногородние», чаще всего звучали слова «не наши», еще одним интересным обозначением является слово «заплава» − наплывший на прибрежные территории камыш и другие предметы во время разлива реки Дон, что в общем понимании означало мусор. Для разграничения по происхождению и региональной принадлежности использовались слова «кацапы» [4] – русские вообще, из центральной России или других регионов, не с Дона, и «хохлы» [2] − имеющие украинское происхождение или выходцы из не казачьих сел.
Возвращаясь к условным категориям, среди первых стоит назвать женщин, коих брали в жены местные хуторяне и станичники. Хоть такие браки были не столь частым явлением, однако из иногородних именно они пополняли этот слой населения. Но, как правило, попадая в семью мужа под руководство свекрови, молодая девушка быстро училась всем хозяйственным и традиционным навыкам, присущим этой местности. Она быстро адаптировалась и сливалась с населением в культурном плане. Однако в какой-либо конфликтной ситуации не редко могли попрекнуть ее некоренным происхождением. Из этого же ряда можно отметить надменное отношение к таким женщинам со стороны хуторянок, которые часто превозносили себя и подчеркивали их неумение ведения хозяйства в соответствии с их традициями и нормами.
Более редкие случаи, когда на местной девушке женился приезжий парень и поселялся в хуторе. Таковых было единицы, и из тех примеров, что привели нам информанты, можно сказать однозначно, что такие мужчины жили достаточно обособленно. Как сообщил один из опрашиваемых «они никогда не входили в наш круг» [3], и в данном случае под словом «круг» понималось ежедневные собрания мужского населения в каком-нибудь центральном месте хутора или станицы для обсуждения насущных вопросов, новостей, и просто для общения, это являлось повседневной традицией. Так же важным показателям было то, что они, в отличие от подавляющего большинства местных, не занимались традиционным рыбным промыслом даже в рамках колхозов, как правило, они были заняты в каком-то ремесле или на сельскохозяйственных колхозных работах, часто подрабатывали по найму. Но на бытовом уровне, конечно же, все общались без какой-либо дискриминации.
Если говорить о целых семьях, поселившихся в хуторах, то до 1980-х годов их практически не было, по крайней мере, о таковых нам не сообщил ни один из информантов. В 1980-е годы стали присылать в колхозы и на завод молодых специалистов по распределению вместе с их семьями, которые так и оставались жить в хуторах. Они, в отличие от других, крайне редко перенимали образ жизни, характерный для местного населения, жили достаточно замкнуто в бытовом плане. Если в различных советских праздниках и торжествах, проводимых в домах культуры, они были частыми гостями, то на свадьбы, проводы и различные традиционные праздники их приглашали крайне редко. Но в целом местное население к ним относилось если не хорошо, то нейтрально.
Немаловажно так же сказать о динамике состава населения, если в период с 1950-х по 1970-е годы, как уже упоминалось выше, приезжих было крайне мало, и это было обусловлено, возможно, не привлекательностью местности, ограниченностью в получении жилья и земельного участка, большой численностью коренных жителей и в целом политикой советского государства. То в перестроечный период началась обратная тенденция, причины которой видятся в следующем: многие дворы стали пустеть и выставляться на продажу, ибо старое поколение умирало, а хуторская молодежь стремилась уехать в город в поисках лучшей жизни. Переломным моментом стало налаживание транспортного сообщения с Ростовом-на-Дону, была построена асфальтная дорога и запущены рейсовые автобусы [2]. Близость хуторов к донской столице (от 18 до 35 км), природно-географическое расположение вдоль дельты Дона сделало привлекательным этот район для многих ростовчан и не только. В этот период времени стали образовываться садовые товарищества близ хуторов, а иногда и в их черте. Опустевшие подворья покупались под дачи, а в последствие многие переселялись сюда семьями на постоянное место жительство. Пик переселения пришелся на конец 1990-х годов и продолжается по сей день. Как правило, это не создавало конфликтной среды, в большинстве своем местное население в повседневной жизни относилось благожелательно или опять-таки нейтрально. Но откровенно, хуторяне оценивают эту тенденцию достаточно негативно и с опаской. Немало важно подчеркнуть, что изменение состава населения напрямую отразилось на изменении традиционного образа жизни и исчезновении многих материальных и нематериальных элементов традиционной культуры.
Таким образом, анализируя социально-экономическое положение пришлого и местного населения низовых станиц и хуторов Ростовской области, в частности Азовского района во второй половине XX века, можно отметить, что длительный период советского времени численность некоренных жителей была достаточно мала. Более адаптированными и ассимилированными к традиционному образу жизни из числа приезжих были женщины, в отличие от мужчин. Однако это никак не сказывалось на их материальном положении, тем не менее, в обществе они не пользовались какими-либо привилегиями и даже наоборот. В сознании хуторян и станичников наблюдалось четкое противопоставление «мы − они», выражающееся зачастую в пренебрежительном отношении к последним.
Кравченко Наталья Николаевна – старший преподаватель кафедры отечественной истории XX-XXI веков ЮФУ, руководитель студенческого научного объединения “Культурно-исторический клуб Кавказские сюжеты” (ИИМО ЮФУ).
Источники и литература
1. Горина К.В. Правовые отношения между казачье-крестьянским населением и Советской власти на Дону и Кубани в 1920-е гг. // Юрист-Правоведъ. 2010. №5. ¬ С.55-57.
2. Материалы исторического интервью. Информатор − Кравченко Николай Александрович. 1961 г.р. Пенсионер. Дата интервью 27.04.2018.
3. Материалы исторического интервью. Информатор − Марченков Виниамин Григорьевич. 1933 г.р. Пенсионер. Дата интервью 26.04.2018.
4. Материалы исторического интервью. Информатор − Назаренко Наталья Тихоновна. 1941 г.р. Пенсионерка. Дата интервью 27.04.2018.
5. Ревин И.А. Истоки аграрного противостояния казаков и крестьян на Дону // Новый исторический вестник. 2010, №1(19). С.20-30.
6. Рыблова М.А. «Устная история» Донских казаков в полевых этнографических исследованиях // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4. «История». 2012. № 1 (21). С.177-185.
7. Списки жителей Азовского района, от которых нет сведений на 1946 г. // [Электронный ресурс] URL : http:// pamyatnaroda.ru/heroes/
memorialchelovek_dopolnitelnoe_donesenie58169185. (Дата обращения: 01.05.2018).
8. Тикиджьян Р.Г. Политика советского государства «Лицом к деревне» и проблемы взаимоотношений казачьего, крестьянского и иногороднего населения Дона в 1920-е годы // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2011. № 3. С. 46-50.
9. Устная история. Методические рекомендации для студентов исторических специальностей: 46.04.01 История (Академическая магистратура) / Сост. Е.В. Волков, Р.С. Черепанова. Челябинск, 2016.
10. Федоров П.В. Историческое интервью: практикум по устной истории. Мурманск, 2012.
11. Хасянов О.Р. Методы устной истории в изучении повседневной жизни советского крестьянства // Вестник Самарского университета. История, педагогика, филология. 2014. №1. С. 53-59.