В последние годы появились новые исследования по истории казачьих сообществ Кумы, Аграхани и Кубани, связанных своим происхождением с Доном и с «донским расколом» 1680-х гг. [16; 17; 18]. Речь идет об итогах борьбы донских старообрядцев за «старую веру» – первой в истории донского казачества «братоубийственной войны» (по Н.А. Мининкову). Историографическая ситуация сегодня следующая: поставленные (прежде всего, трудами О.Г. Усенко и Б. Боука) и частично разрешенные общими усилиями специалистов вопросы по истории этих казачьих сообществ Северного Кавказа позволяют обратиться к частным аспектам изучения темы.
Среди них выделю следующие: социальную стратификацию казачьих сообществ Кавказа – выходцев с Дона (религиозный, половозрастной, имущественный, количественный состав кумских, аграханских и кубанских казаков); источники пополнения рядов кубанского казачества (поскольку кумские и аграханские казаки к концу XVII в. сошли с «исторической арены», а их остатки влились в сообщество казаков Кубани); отношение казаков к перспективам пребывания в новом, уже крымском, подданстве и к соседству с османским Азовом (до 1696 г.); географию расселения казаков по территориям Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа; военное сотрудничество казаков с народами Кавказа и с их элитами; религиозную жизнь казаков, включая «доставание» ими священников; занятия «новых» казаков Кавказа в связи с традициями донского казачества и с новыми условиями проживания в регионе, включая т.н. сманивание и занятие работорговлей. Постановка новых вопросов и их разрешение стали возможны благодаря новым исследовательским подходам и вводу в научный оборот новых документальных источников. Вследствие этого, специалистам представились принципиально новые основания изучить историю «нового» казачества на Северном Кавказе рубежа XVII–XVIII в., выйти за рамки традиционных исследовательских сюжетов и историографических оценок масштаба/значения указанного явления. Подобный вывод можно сделать, анализируя результаты изучения темы в новейшей историографии по отношению к истории донского казачества, к истории старообрядчества на Дону и на Северном Кавказе, к истории взаимоотношений Войска Донского и мусульманских государств Причерноморья, наконец, к истории казачества Кубани т.н. «донекрасовского периода» (конец 1680-х гг. – 1708 г.). Среди актуальных исследовательских вопросов, относящихся к прошлому донских казаков-нонконфомистов, ушедших на Северный Кавказ в конце XVII в., укажем на возможную реконструкцию индивидуальных и коллективной биографий лидеров казачьих сообществ Дона и Северного Кавказа. В подобной формулировке научно-исследовательская проблема раньше в науке не ставилась. Среди казачьих предводителей – Г. Купреянов (Киприянов), С. Лаврентьев, П. Мурзенко, Л. Маноцкий, И. Некрасов, С. Пахомов, К. Чурносов (Чюрносов) и некоторые другие. Фигура И. Некрасова несколько «выбивается» из этого ряда (иначе в него необходимо включить К.А. Булавина, И. Павлова, С. Драного, Н. Голого, С. Беспалого и др.). Однако, впоследствии именной перечень казачьих лидеров может претерпеть изменения, что будет связано с расширением хронологии будущего исследования и персонального ряда интересующих нас личностей. Эти предводители сыграли заметную роль в истории «донского раскола» и последующего казачьего Исхода с Дона на Северный Кавказ, в процессах адаптации своих казаков к новым реалиям.
Актуальность рассматриваемого вопроса определяется несколькими
обстоятельствами. Очевидна его связь со сходными проблемами изучения народных движений в России XVII–XVIII вв. Так, остаются немалые лакуны в реконструкции биографий вождей крупных народных движений, в жизни которых ближайшее окружение играло заметную роль. Анализ состава этого окружения, часто представленного людьми талантливыми и яркими, позволит исследовать многое: организаторские способности народных вождей, их умение искать и находить (выдвигать) способных людей; личные предпочтения казачьих вождей в выборе таких людей (им, конечно, лидеры доверяли больше, чем остальным повстанцам); формы и механизмы коммуникации народных вождей с народными массами, обстоятельства их прихода к власти. Это поможет с разных сторон изучить не только индивидуальные качества лидеров народных движений, но и персональный состав тех лиц, кто закреплял лидерские качества и лидерское положение вождей, кто наблюдал их в самых разных ситуациях, кто чаще других и больше других общался с вождями движений. Перспективно, таким образом, показать общее и особенное в истории военного лидерства на примере народных движений в России (новейшую дискуссию см.: [14]). Условия и механизмы возникновения/поддержания/ликвидации подобного лидерства невозможно понять без обращения к социальной среде, выдвигавшей (принимавшей) вождей народных движений в России и, вместе с тем, заставлявшей их меняться – лавировать, манипулировать, угрожать, отступать с полей сражений, вынашивать новые планы и пр. Говоря об актуальности исследуемого вопроса, также необходимо изучить иерархию повстанческих протестарных структур и «групп влияния», стараясь выявить общее и особенное в выстраивании лидерами т.н. «второго плана» (здесь – по отношению к вождю движения) сценариев своего поведения и удовлетворения собственных амбиций. Концентрация таких сподвижников вокруг одной фигуры вовсе не исключала
взаимных конфликтов и напряженности во взаимоотношениях. Интересную версию недавно изложил П.А. Аваков, реконструируя мотивы действий К.А. Булавина по «распылению» повстанческих сил: «Не имели ли эти действия атамана тайных мотивов, связанных с желанием устранить… массы повстанцев и их предводителей (С.А. Драного. И.Ф. Некрасова и др.) чужими руками, чтобы обеспечить себе безусловное лидерство и эмигрировать в более комфортном окружении?» [1, с. 81]. Не соглашаясь с историком по существу (И. Некрасов до гибели К.А. Булавина летом 1708 г. оставался его ближайшим сподвижником), признаем резонной постановку вопроса о наличии возможных противоречий между атаманом и его окружением. Как отмечает В.Я. Мауль, «вопреки априорной уверенности оказывается, что мы практически ничего не знаем о ближайшем окружении Е.И. Пугачева, состоявшего из таких колоритных личностей, как И.Ф. Арапов, И.Н. Белобородов, И.Н. Грязнов, И.Н. Зарубин, А.В. Овчинников, А.П. Перфильев, Т.И. Подуров, В.И. Торнов, М.Г. Шигаев и др. … За редким исключением даже о самых выдающихся из них отсутствуют сколько-нибудь полноценные биографии, и сообщается только в связи с перипетиями событий восстания. Следовательно, биографическая история Пугачевщины – это один из очевидных
историографических резервов науки» [9, с. 29]. На роль сподвижников С.Т. Разина – наставников «воровского зла» и «советников» атамана – в истории движения 1667–1671 гг. справедливо обратил внимание В.М. Соловьев. Исследователь указал, что зачастую перед нами – крупные фигуры восстания, сведений о которых сохранилось порой недостаточно [19, с. 145–148]. Следовательно, изучение коллективных биографий сподвижников народных вождей может способствовать получению недостающих знаний о путях, формах и механизмов «встраивания» подобных личностей в иерархию повстанческого руководства, а иногда – об
их собственном отношении к вождю и к перспективам своего личного
положения и статуса. Недаром В.М. Соловьев задается другим важным
вопросом, и сегодня не предполагающим однозначного ответа, «кому после С.Т. Разина принадлежит ведущая роль в движении, кто среди повстанческих атаманов, как бы сказали сегодня, в первую десятку… Мало того, здесь есть довольно неясные моменты, прокомментировать пока не представляется возможным» [19, с. 144]. Безусловно, многое из вышесказанного относится к реконструкции биографий не только, скажем, С.Т. Разина, К.А. Булавина, Е.И. Пугачева, традиционно привлекавших к себе внимание историков разных поколений [напр.: 10; 20; 21]. В исследовательское пространство биографики
народных движений в России органично вписываются казачьи лидеры
Дона и Кубани (казачье происхождение Г. Куприянова пока под вопросом), о которых шла речь в начале статьи. Их лидерские качества сформировались на Дону, а у многих – прошли проверку временем за его пределами. При этом, Донская земля никогда не выпадала из поля зрения интересующих нас лидеров, даже если они не собирались туда возвращаться. Как и лидеры других масштабных народных движений, указанные люди оказались способны возглавить многих нонконформистов, демонстрируя при этом заметные личные качества и готовность быть в первых рядах. В формате одной работы проблематично осветить основные аспекты заявленной темы, поэтому остановимся на некоторых из них:
– во-первых, изучение типичного и повторяющегося в жизни и поведении казачьих лидеров поможет создать их коллективную биографию. Это, с одной стороны, позволит восполнить лакуны индивидуальных биографий, с другой – установить то общее, что привело интересующих нас лиц к положению лидеров, сумевших объединить вокруг себя разных людей в кризисное время. Просопографическое исследование также позволит глубже исследовать историю военного лидерства на Дону, несводимого к институту атаманской власти. На разных этапах своего жизненного пути все названные лица сумели возглавить разные казачьи группы и сообщества (включая казачьи Войска!), а также организовать сопротивление противникам. Любопытно, что, по преимуществу, это были одни и те же противники для всех названных казачьих лидеров. Плодотворным также представляется выявление поводов, которые привели в свое время будущих лидеров к обострению отношений с властями и к радикализации ими своего поведения;
– во-вторых, необходимо сравнить те условия, в которых родились и
выросли названные лидеры, позволившие им сформировать свой стиль
поведения и получить признание со стороны казаков. Почти всех этих
лидеров объединяло казачье происхождение или долгое проживание на
Дону (уже написаны первые биографии С. Лаврентьева и К. Чурносова
[8; 13]). Они – донские казаки (при этом некоторые – верховые, как например, С. Пахомов и И. Некрасов, хотя говорить о влиянии данного фактора на всю группу оснований не имеется), хотя и представлявшие разные поколения. Вероятно, самым младшим их них являлся И. Некрасов, предположительно, родившийся в конце 1670-х гг. Некоторые лидеры, достоверно известно, были женаты (и/или имели детей): П. Мурзенко, И. Некрасов, К. Чурносов. Особенное внимание стоит уделить новаторскому исследованию Н.А. Мининкова, выделившему для XVII в. несколько поколений донских казаков [12]. Перспективно исследовать общее и особенное в системе культурных ценностей и идей разных поколений казачьих лидеров, своим примером поднявших донских казаков на борьбу. Обращает на себя внимание «метисное» происхождение некоторых лидеров из числа казаков, которых современники именовали тумами, наличии здесь даже некоторых дополнительных стимулов к лидерству. Имеются исторические свидетельства о том, что С. Пахомов – лидер «старых» кубанских казаков – был тумой и «прежде сего (до 1694 г. – Д.С.) живал в городке на устье Хопра» [15, л. 177]. Подобный ряд, вероятно, можно продолжить – другого крупного предводителя казаков – Л. Маноцкого – донцы именовали в своих песнях тумой [11, с. 442]. Косвенные данные (прозвище) указывают на соответствующее происхождение и П. Мурзенко – другого лидера казаков, ушедших на Кавказ, избежавшего расправы на Дону. Вряд ли случайно, что именно указанные казаки столь «интересного» происхождения, в числе других лидеров возглавили донцов, порвавших с Доном и перешедших тогда «границу миров». Социальная активность людей такого типа и происхождения – очевидна. Здесь, по моему мнению, можно говорить о наличии у казаков-тум некоторых дополнительных стимулов бороться за лидерство и рисковать. Если наша гипотеза верна, то новое объяснение получает лидерство
именно С. Пахомова, Л. Маноцкого и П. Мурзенко, сумевших реализовать свои амбиции и закрепить их среди казаков на Северном Кавказе; – в-третьих, все упомянутые казачьи лидеры, несмотря на разницу в возрасте – современники, заставшие и пережившие события церковного раскола на Дону, Крымские походы и т.п. знаковые даты, что позволяет сравнить их отношение к борьбе, происходившей на Дону примерно в одно и то же время и на одной территории Пик этой борьбы (рубеж 1680-х – начало 1690-х гг.) «удивительным» образом совпал с кардинальными изменениями в жизни почти всех вышеупомянутых лиц;
– в-четвертых, несмотря на разницу в возрасте, некоторые из поименованных выше лидеров были знакомы друг с другом или могли знать о
существовании друг друга. Хорошо известно о дружбе С. Лаврентьева и
К. Чурносова (Чюрносова); Л. Маноцкий был знаком с М. Чурносовым.
П. Мурзенко и Л. Маноцкий возглавили после ухода с Дона близкие друг
другу казачьи сообщества Кумы и Аграхани, активно взаимодействовавшие. Нам известно, что атаманы были знакомы. И если это не случилось в годы «донского раскола» или даже раньше, то наверняка – в начале 1690-х гг. на Северном Кавказе во время боевых походов. Эти атаманы, например, были замечены в одном из совместных походов казаков с азовцами 1691 г., когда в плен ими была захвачена 1 тыс. чел.
– в-пятых, учитывая роль и значение в истории «донского раскола» и
казачьего Исхода на Кавказ т.н. «новой религиозности» донских казаков
и их религиозной самоидентификации (не одно и то же!), укажем на один
признак, объединяющий всех названных выше казачьих лидеров – их
принадлежность к «старой вере». Они – старообрядцы. Так, С. Пахомов
одно время проживал на Медведице, где зарождался «донской раскол» и
был близок виднейшему «расколоучителю» К. Косому [5, прил. №5, док.
№6, с. 276]. После поимки и избиения «дубьем» в Черкасске за причастность к «расколу» (вероятно, в 1686 г.), С. Пахомов временно отошел «в тень». Поэтому мы говорим о специфике такого лидерства, возникшего и оформившегося в условиях, расколовших донское казачество по религиозному признаку. Приверженность «старой вере» обострила положение активных казаков, вскоре ставших лидерами, оказала влияние на активизацию их жизненной позиции. Вот почему личный религиозный выбор казачьих лидеров (атаманов) может быть экстраполирован на коллективный социальный опыт современной им части донского казачества;
– в-шестых, реконструкция индивидуальных и коллективной биографий казачьих лидеров поможет уяснить связь между несколькими ключевыми событиями в жизни донского казачества – «братоубийственной войной» 1680-х гг. и характером последующего переселения части казаков на Северный Кавказ (Кума, Аграхань, Кубань). Указанные лидеры возглавили именно тех казаков-нонконфомистов, которые не боялись рисковать, воевать и спасаться, в т.ч. ценой ухода с Дона и
принятия нового подданство. Трагедию выбора, скорее всего, пережила бóльшая часть казаков, рассматриваемых нами на пути к лидерству. Так, появление П. Мурзенко, казака Иловлинского городка, на Куме относится к ранней весне 1690 г. – спасаясь от поимки, он уходил с Дона «о дву конь», оставив жену и сначала отправившись в улусы калмыцкого хана Аюки [4, с. 277]. Казачьи лидеры организовывали сопротивление, направляли переход донцами «границы миров», часто выступали «медиаторами» в общении своих казаков-«изменников» с «верными» Москве донскими казаками. К ним же Москва обращала свои «милостивые» грамоты и обращения, либо, напротив, пыталась преследовать и карать. Роль именно этих людей в организации «измены» была очевидна
для многих современников. Так, казаки, прибывшие с Кубани в Бахчисарай в начале 1693 г., рассказали представителям российской миссии В. Айтемирова, что «Петрушка де Мурзенок, что тои их измене был заводчик (выделено мной. – Д.С.), нынешнею осенью издох» [3, с. 203]. Л. Маноцкий и П. Мурзенко фигурировали в числе 46 донских казаков, наиболее серьезно замешанных в «воровстве» на Дону [5, с. 180, 181]. «Петрушка Мурзенок» и «Левка Манитцкой» фигурировали как сообщники К. Чурносова, в доме же Л. Маноцкого К. Чурносов публично толковал Библию [4, с. 180, 188];
– в-седьмых, необходимо изучить историческую память разных казачьих и старообрядческих групп о казачьих лидерах (атаманах). Некоторые из них часто встречаются в донском казачьем фольклоре, получая амбивалентные оценки, как, например, И. Некрасов. Правда, нужно учитывать, что песни «антинекрасовской» направленности были популярны на Дону и активно разучивались, например, в XIX в. Имеются тексты казачьих песен, в которых поется о казаке-туме и изменнике С. Маноцкове [6, с. 346]: возможно, в них представлен трансформированный образ атамана Л. Маноцкого. Именно фольклор донес до нас уникальное свидетельство о С. Пахомове (в фольклорной традиции он фигурирует как Сенька, а не как Савелий), «открытом» незадолго того учеными на страницах документальных текстов [2, с. 461–465]. А.М. Коломиец, спрашивая в 1947 г. жителя х. Ново-Покровского Приморско-Ахтарского р-на Краснодарского края об обстоятельствах появления дунаков в Румынии, услышал: «Не ведаю. Не при нашей памяти. Слыхивал от дедов – с Кубани туда бежали. Будто Сенька Пахомов, атаман, стало быть, был такой, увел нас. А уж точно ль, нет, не докажу» [7, с. 266]. По всей видимости, дунаки (липоване) слышали (переняли?) фольклорный текст, созданный в среде некрасовских казаков, которые некогда потеснили на Кубани «старых» казаков, возглавляемых С. Пахомовым. Его имя (подр. см.: 16, с. 313, 315, 318 и др.) «исчезает» со страниц письменных источников
после 1709 г. Таким образом, фольклорные тексты могут в том или ином
виде сохранять память о казаках-лидерах конца XVII в. – начала XVIII в.,
образы и действия которых обратили на себя внимание создателей/трансляторов устной народной традиции.
В заключение отмечу, что достижение цели исследования предполагает, прежде всего, поиск новых источников и дополнительный анализ источников, введенных в научный оборот; составление базы данных, включающей сведения биографического характера из жизни казачьих лидеров, объединенных нами в группу по ряду признаков. В ходе дальнейшей работы предстоит проверить гипотезы, высказанные в статье, а также сформулировать новые задачи.
Дмитрий Владимирович Сень, доктор исторических наук, профессор Института истории и международных отношений Южного федерального университета. “БИОГРАФИИ ЛИДЕРОВ ДОНСКИХ И КУБАНСКИХ КАЗАКОВ-СТАРООБРЯДЦЕВ КОНЦА XVII в. – НАЧАЛА XVIII в.” – МАТЕРИАЛЫ ВСЕРОССИЙСКОЙ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «ВОЙНА И ВОИНСКИЕ ТРАДИЦИИ В КУЛЬТУРАХ НАРОДОВ ЮГА РОССИИ» (VI ТОКАРЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ).
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1. Аваков П.А. Черкасск и Булавинское восстание в 1708 г. (нехрестоматийная хроника) // Казачество России в бунтах, смутах и революциях (к столетию событий 1917 года): материалы Всероссийской научной конференции
(г. Ростов-на-Дону, 4–5 октября 2017 г.) / отв. ред. Г.Г. Матишов. Ростов н/Д.,
2017. С. 80–88.
2. Булавинское восстание (1707–1708 гг.). Труды историко-археографического
института АН СССР. М., 1935. Т. XII. 3. Вiйсковi кампанiї доби гетьмана Iвана Мазепи в документах / Упорядник
С. Павленко. Київ, 2009.
4. Дополнения к Актам историческим, собранныя и изданныя археографическою комиссиею. СПб., 1872. Т. 12.
5. Дружинин В.Г. Раскол на Дону в конце XVII века. СПб., 1889.
6. Исторические песни. Баллады / сост., подг. текстов, вступ. статья и примечания С.Н. Азбелева. М., 1986.
7. Коломиец А.М. Дневник-отчет о поездке в научную командировку к
казакам-некрасовцам (Подготовка текста к печати, вступ. статья, комм. и
примеч. В.И. Колесова. Д.В. Сеня) // Казаки-некрасовцы: язык, история,
культура. Сб. науч. статей / Отв. ред. акад. Г.Г. Матишов. Ростов н/Д., 2012.
С. 261–279.
8. Королев В.Н. Кирилл Матвеевич Чюрносов // Донской временник. Год
2003-й. Ростов н/Д., 2002. С. 59–63.
9. Мауль В.Я. Русский бунт как актуальная проблема современной гуманитаристики: источники, методы и перспективы изучения // История: факты и
символы. 2017. №3 (12). С. 28–34.
10. Мининков Н.А. К.А. Булавин: Из истории формирования личности народного вождя // Известия Северо-Кавказского научного центра высшей школы. Общественные науки. 1987. №3. С. 62–69.
11. Мининков Н.А. Донское казачество в эпоху позднего средневековья
(до 1671 г.). Ростов н/Д., 1998.
12. Мининков Н. Метод поколений Х. Ортеги-и-Гассета и история Дона
XVII в. // Логос. 2004. №5(44). С. 225–234.
13. Мининков Н.А. «Не место красит человека…»: войсковой атаман Самойло Лаврентьев // Человек второго плана в истории: Сб. науч. ст. Ростов н/Д.,
2007. С. 281–291.
14. Мятежи, смуты, революции: военное лидерство междоусобицы / Модераторы дискуссии А.В. Посадский, А.Т. Урушадзе // Новое прошлое/The New
Past. 2017. №2. С. 166–206.
15. Российский государственный архив древних актов. Ф.210. Столбцы Белгородского стола. Стлб. 1406.
16. Сень Д.В. Казаки Крымского ханства: начальный этап складывания войсковой организации и освоения пространства (1690-е гг. – начало XVIII в.) //
Тюркологический сборник 2009–2010: Тюркские народы Евразии в древности и средневековье / Ред. кол. С.Г. Кляшторный и др. М., 2011. С. 289–320.
17. Сень Д.В. Казачество Кубани в конце XVII в. – 1770-х гг. Кубанское (ханское) казачье войско // Очерки истории и культуры казачества Юга России: коллективная монография / под ред. Г.Г. Матишова, И.О. Тюменцева. Волгоград, 2014. С. 95–115.
18. Сень Д.В. Казачьи сообщества Дона, Северного Кавказа и мусульманские
государства Причерноморья (последняя четверть XVII в. – начало XVIII в.):
некоторые итоги и перспективы изучения // Кавказский сборник. М., 2014.
Т. 8 (40). С. 24–38.
19. Соловьев В.М. Анатомия русского бунта. Степан Разин: мифы и реальность. М., 1994.
20. Усенко О.Г. К уточнению биографии К. А. Булавина // Россия в XVIII столетии. М., 2002. Вып. 1. С. 97–108.
21. Чистякова Е.В., Соловьев В.М. Степан Разин и его соратники. М., 1988.