В конце 1917 г. руководство РСДРП(б) не исключало возможности привлечь определенную часть казачества под свои знамена. Один из главных лидеров большевиков Лев Троцкий был готов, по-видимому, на заключение политической сделки с казачеством. Сделка могла состояться на условиях участия казаков в революционных событиях в качестве консолидированной, четко осознающей свои специфические интересы этносоциальной общности, способной оказать деятельную военную поддержку Совету народных комиссаров в установлении полного контроля над страной. В этом случае казаки могли бы потребовать от руководства РСДРП(б) политический бонус – казацкую национальную автономию Присуда, т. е. приблизительно те же автономистские преференции, которые получили в РСФСР, например, башкиры-националисты Ахмет-Заки Валидова, поддержавшие советский режим [1].
Можно предположить, что если бы до начала 1918 г. авторитетное большинство казацкой интеллигенции и военной элиты смогло бы политически сплотиться на основе четко артикулированной идеи восстановления национальной автономии Казацкого Присуда (будь то на Дону, Кубани или на объединенной территории этих войск), то возможность вступить в договорные отношения с советской властью могла, по-видимому, стать реальностью. Однако перспектива обрести национальную казацкую автономию в объективном процессе федерализации бывшей Российской империи была несовместима, конечно, с идеологической установкой, что казаки являются органичной частью великорусского этносоциума. В случае же активной поддержки казацким сообществом «учредительно-реставрационных потуг» Колчака и Деникина автономистская перспектива в рамках РСФСР становилась для казаков совершенно иллюзорной. На практике вожди казачества в конце 1917 – начале 1918 г. попытались одновременно усидеть на двух стульях: одновременно реализовывали курс и на казацкую этнополитическую автономию, и на поддержку реставрационных усилий русского Белого движения. Невнятная политическая позиция первого выборного атамана Войска Донского А.М. Каледина привела к потере как минимум шести месяцев (большой срок в лихорадке революции!) для мобилизации казацких сил донской части Присуда. В результате Октябрьский переворот казацкий Дон встретил примерно в том же состоянии, что и Февраль 1917 г.
Большевики в этом смысле оказались гораздо более последовательными: убедившись в прочной связке казацкой элиты с вождями Белого движения, руководство РСДРП(б) решительно сделало главную политическую ставку на «иногородних» Юга России. Многочисленное, денационализированное, малообразованное, жаждущее «черного передела» войсковых земель русско-украинское большинство стало на землях Юга России подлинной «пятой колонной» РСДРП(б), а затем составило основной костяк революционной Красной армии.
Политическое затишье после Февраля 1917 г. некоторые народы бывшей Российской империи сумели использовать гораздо эффективнее. Украинские националисты, например, подошли к Октябрьскому перевороту идеологически и организационно мобилизованными. Была выработана национальная концепция истории украинского народа, осмыслены возможные политические перспективы Украины, новый импульс развития получил украинский литературный язык. Главное, удалось достичь утверждения в народном сознании основ украинской идентичности, закрепить такие связанные с самосознанием политические понятия, как национальная государственность Украины, этнополитическая субъектность украинского народа и т. п. В таких условиях Октябрь 1917 г. немедленно поставил вопрос о степени суверенности национально-государственного устройства Украины, само же право украинцев на политический суверенитет (хотя бы в форме автономии) уже воспринималось априорно. Масштабный революционный процесс имеет, как известно, значительную инерцию – большевики в своей политике, даже уничтожая враждебные им политические структуры украинских националистов, не могли не учитывать новую этносоциальную реальность, сложившуюся на Украине в результате идеологического генезиса украинского общества в 1917–1921 гг.
Этнополитическая консолидация донских казаков началась уже через две недели после Февральского переворота 1917 г. В середине марта 1917 г. в Новочеркасске, столице области Войска Донского, были созданы Союз донских казаков и Союз донских казачьих офицеров, которые вскоре слились, образовав Войсковой союз донских казаков (ВСДК). Своей основной задачей ВСДК считал восстановление традиций казацкой этнополитической демократии в полном объеме. Уже в первых обращениях к станичникам казацкие активисты призывали к немедленному восстановлению исконных механизмов казацкого самоуправления – станичных, отдельских и войскового кругов. Одновременно шла подготовка к проведению первого съезда донских казаков в Новочеркасске.
Это важное этнополитическое мероприятие в форме Донского войскового круга состоялось в период с 16 по 27 апреля (по старому стилю) 1917 г. На войсковой круг собралось 740 делегатов от 136 станиц, 9 округов, 8 полков и других донских казацких формирований [2]. Эпохальное значение данного круга ясно осознавалось казаками. «Объявляю заседание Донского Войскового круга, после двухсотлетнего перерыва, открытым!» – возгласил ведущий идеолог казачества этого периода Митрофан Богаевский, и огромная зала Войскового собрания, плотно заполненная мужчинами в казацких кителях, взорвалась восторженными криками и рукоплесканием. В обстановке общеказачьего энтузиазма было самое время, казалось бы, четко провозгласить курс на территориально-политическую автономию донских казаков в составе России, утвердить флаг и гимн Войска Донского, немедленно принять решение о создании регулярных внутривойсковых сил правопорядка. Однако эти важнейшие решения, которые могли обеспечить Войску Донскому дополнительный, как минимум полугодовой резерв времени для неотложных структурных реформ, так и не были приняты. Первый круг Дона, отражая общероссийское сознание значительного числа делегатов, непропорционально много времени посвятил обсуждению вопросов, которые к этнополитическим проблемам казаков «здесь и сейчас» относились лишь косвенно.
В частности, происходили бурные дебаты по вопросу доверия результатам Февральского переворота, принималась потешная резолюция о контроле за деятельностью Временного правительства, как будто бы казаки из Новочеркасска могли осуществлять какой-то действенный контроль в Петербурге. Круг изнурительно долго для делегатов обсуждал целесообразность функционирования земских учреждений на Дону, хотя для всех собравшихся являлось очевидным, что земские учреждения немедленно стали бы антагонистами для традиционных казацких форм местного самоуправления. Тем не менее, руководствуясь опять-таки общероссийским государственным сознанием, а не идеологией казацкого автономизма, круг выразил поддержку идее земских учреждений в Войске.
Действительно важные для области Войска Донского решения круга исчерпывались, по существу, одной резолюцией. Первый круг Дона принял судьбоносное структурное решение о восстановлении демократической процедуры избрания Войскового атамана и формировании Войскового совета (Донского войскового правительства).
Генерал-майор Николай Шинкаренко, выпускавший в эмиграции свои литературные труды под псевдонимом Николай Белогорский, так характеризует сущность атаманской миссии «первого среди равных» на Тихом Дону: «Каледин являлся носителем верховной государственной власти, правда, только на небольшом Дону, но государственная идея, которую он воплощал, была того же порядка, что и идеи самых больших государств в мире, ибо она была родственна умученной государственности русской империи. Так закрутились узлы судеб, так переплелись и спутались понятия, что Дон оказался островком, на котором собрались последние остатки России, а в кустарных теориях о казачьем государстве теплились все по тому времени надежды на сохранение Государства Российского. Поэтому и сущность власти Каледина глубочайшим образом разнилась от той антирусской сути, которая жила в претензиях всех этих новообразований (выделено нами. – Н.Л.), что всплыли и лопнули как пузыри в болотной мути нашего развала. Дон же в то время заменял Россию. И потому на атаманском перначе Каледина догорали последние вечерние лучи той святости, которая сияла на императорском скипетре» [3]. Очевидно, что ни Н.В. Шинкаренко, ни по большому счету сам генерал Каледин не являлись приверженцами идей казачьего автономизма (т. е. создания казацкой этнополитической автономии в составе федеративной России). Между тем в указанный период идея автономизма была очень популярной в самых широких слоях казацкого сообщества. Представляется очевидным, что для достижения именно этой цели простые казаки-станичники избирали А.М. Каледина на высокий пост войскового атамана.
Политическая деятельность генерала Каледина получила в российской историографии противоречивые, даже полярно противоположные оценки. Некоторые современные авторы истово клеймят атамана как воплощенное контрреволюционное зло, утверждая при этом, что Каледин якобы «мечтал о лаврах палача Парижской коммуны Адольфа Тьера, планируя столь же зверски расправиться с Российской коммуной» [4]. Другие исследователи, не желающие порывать с историческими реалиями, считают Алексея Каледина своего рода «рыцарем чести», стойко исполнившим свой воинский и человеческий долг в хаосе русской революции [5]. В казацкой эмигрантской литературе и даже в современных исторических исследованиях, вышедших из-под пера этнических казаков, деятельность, а особенно политический финал пребывания А.М. Каледина на посту «первого среди равных» в Войске Донском обычно выглядят несколько ретушированными. Авторы-казаки хорошо знают, но явно не хотят детально обсуждать очевидные политические неудачи «атамана-печаль». В основе такой позиции – вызывающий, ломающий казацкие представления о достойной гибели в борьбе факт трагического ухода атамана Каледина из жизни путем самоубийства из револьвера. Казаки любых поколений volens-nolens чувствуют какую-то долю своей причастности к этой трагедии [6].
Объективный, хорошо выверенный в историографическом аспекте обзор деятельности первого войскового атамана постимперского Дона сделан в книге историка С.А. Кислицына. Этот анализ тем более ценен, поскольку исследовательская концепция С.А. Кислицына в целом предполагает, как нам видится, оправдание террористической деятельности большевиков на землях Войска Донского и осторожное перенесение вины за репрессии Советского государства против казачества на самих же казаков [7]. Следует подчеркнуть, что справедливая оценка этнополитической составляющей в деятельности первого Войскового атамана Войска Донского революционной поры имеет, на наш взгляд, краеугольное значение. Это важно и с точки зрения установления исторической истины, и с позиций процесса самовосстановления казачества, который, хотя крайне тяжело, но всё же происходит на землях Юга России. Поэтому парадоксально, но является фактом, что одна из наиболее этнополитически глубоких характеристик атаманского служения А.М. Каледина принадлежит современному исследователю, которого трудно заподозрить в симпатиях по отношению к казацкой этничности.
«Эпистолярное наследие генерала, – размышляет ростовский историк Кислицын, – свидетельствует о нем как об элитарном офицере европейского типа: мужественного, некурящего, непьющего, не сквернословящего, молчаливого и даже угрюмого, по-немецки скрупулезного и педантичного, ценителя французской литературы, при этом всю свою жизнь посвятившего исполнению воинского долга перед Российской империей. <…> Блестящий офицер Генерального штаба империи, талантливый полководец, генерал от кавалерии А.М. Каледин, несмотря на свое казачье происхождение и службу в казачьих частях в начале карьеры, после избрания в 1917 году атаманом Войска Донского не стал ни казачьим идеологом, ни казачьим полководцем, ни казачьим вождем. А.М. Каледин практически исчерпал свою казачью идентичность (выделено нами. – Н.Л.) в этнополитическом смысле этого понятия и не видел военного и политического будущего старого казачества в новых условиях» [8].
Обосновывая такую свою оценку, исследователь выдвигает аргумент, важность которого невозможно переоценить: за три года пребывания на фронтах Первой мировой войны генерал-казак в письмах своей жене практически никогда не касался не только этнически казацкой, но даже вообще казацко-фронтовой тематики. С.А. Кислицын находит удивительным (что, по-видимому, справедливо), что родовой казак, который начал свое образование в станичном училище и Усть-Медведицкой казачьей гимназии, даже в годину тяжкой боевой работы (и, соответственно, смертельной опасности) не вспоминал «ни казачьи подразделения, ни Донское казачье войско, ни казаков вообще» [9]. При этом генерал Каледин часто очень подробно описывал ход военных действий, детали конкретных сражений и даже психологическое состояние императорской армии. В частности, будущий атаман Войска Донского с удивлением отмечал, что в русских полках «наряду с замечательным бесстрашием и самопожертвованием есть случаи самого позорного поведения, что странно – и то и другое повторяется с одной и той же частью» [10]. Получается, что материальное и духовное состояние русской армии в целом интересовало «атамана-печаль» неизмеримо сильнее аналогичного состояния родных для него казацких полков…
Этнополитическую «русскость» атамана Каледина вряд ли можно считать неким особым духовным феноменом. Напротив, его русские психологические доминанты – образ мыслей «по-русски», мир личных чувств, даже общерусский по сути стереотип бытового и политического поведения – во многом идентичны таковым большинства кадровых офицеров-казаков высшего звена императорской армии. Преемник Каледина атаман Всевеликого Войска Донского П.Н. Краснов в иных научных публикациях часто показывается в качестве «лабораторно чистого» образца казацкого этноцентриста, даже «самостийника». Однако в полковых казармах в период между февралем и октябрем 1917 г. этот «самостийник» активно пропагандировал среди казаков чувство «общерусского патриотизма». В частности, П.Н. Краснов «на от руки сделанных чертежах [показывал] взаимное соотношение казачьих войск и доказывал географическую невозможность создания самостоятельной казачьей республики (выделено нами. – Н.Л.), о чем мечтали многие горячие головы даже и с офицерскими погонами на плечах» [11].
Таким образом, весьма постепенно, но органично усвоенная коллективным сознанием казацкой этнополитической элиты «русскость» (в ее европеизированной версии) к периоду революции 1917 г. де-факто превратила казацкий генералитет в сочленов русского этносоциума, передав казацкой элите очевидные достижения культуры «русского мира» и, к сожалению, его органичные этнополитические недостатки. В своей практической деятельности в период Гражданской войны эти люди служили в первую очередь той, уже навсегда угасшей императорской России, которой они были обязаны своим личным выдвижением на служебный армейский олимп. Представляется очевидным, что доминирование в высшем слое казацкой этносоциальной общности критически значимого числа людей, которые обладали не столько этнически казацким, сколько общеимперским сознанием, и предопределило в конечном итоге финальный проигрыш в период Гражданской войны борьбы казаков с подлинно «русским альянсом» – союзом большевиков и «иногородних» крестьян-переселенцев. Спасти имперскую, несостоявшуюся в «общерусском» аспекте Россию от России агрессивно интернациональной, советской оказалось для казаков априори непосильной задачей.
Лысенко Николай Николаевич – доктор исторических наук, профессор; Государственный университет управления (г. Москва).
Примечания
1. Красовицкая Т.Ю. Гражданская война и национальный вопрос // Гражданская война в России, 1917–1922: лекции и учебно-методические материалы. М.: Изд-во Ипполитова, 2006.
С. 37–39.
2. Тикиджьян Р.Г. Казачество и крестьянство Дона в революции и Гражданской войне 1917–1920 гг. // Казачий сборник. Вып. 2. Ростов н/Д: Изд-во ДЮИ, 2000. С. 87.
3. Белогорский Н.В. Дни Каледина // Белое дело. Летопись белой борьбы. Т. 4. Берлин, 1928. С. 62–63.
4. Голуб И.А. Правда и ложь о «расказачивании» казаков. М., 2009. С. 25.
5. Марченко Г.В. Дорогой чести. Генерал Каледин. Военная и государственная деятельность А.М. Каледина (1889–1918 гг.). М., 1996.
6. Поляков И.А. Донские казаки в борьбе с большевиками 1917–1919 гг. М.: Кучково поле; Гиперборея, 2007. С. 41–43.
7. Кислицын С.А. Указ и шашка: политическая власть и донские казаки в первой половине ХХ века. Изд. 2-е. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 103–107.
8. Там же.
9. Там же. С. 104.
10. Генерал А.М. Каледин. Фронтовые письма 1915–1917 гг. Ростов н/Д, 2011. С. 90.
11. Краснов П.Н. На внутреннем фронте. Всевеликое войско Донское. М.: Вече, 2016. С. 9.