1904 год выдался в России беспокойный и тревожный. На Дальнем Востоке в январе началась война с Японией, и оказалась она совсем непопулярной. В газетах замелькали непривычные для русского уха названия мест сражений – Вафангоу, Тюренчен, Ляоян – и каждое из них сопровождалось сообщениями о неудачах русской армии. Внутри страны росла забастовочная активность на предприятиях, расширялся уже вроде забытый с народовольческих времён эсеровский террор.
Накануне войны был убит министр внутренних дел – Д.С. Сипягин, за ним последовал и сменивший его В.К. Плеве, который надеялся, что «маленькая победоносная война» поможет укрепить авторитет власти. Третий министр – князь П.Д. Святополк-Мирский, назначенный в сентябре 1904 года, – пытался отдалить надвигающийся политический кризис с помощью реформ и объявил о наступлении эпохи доверия между властью и обществом. Однако важнейшие из предложенных им преобразований подверглись критике на заседании комитета министров и были отклонены Николаем II. Рассказывали, что вернувшись после этого в своё министерство, князь в сердцах бросил сотрудникам: «Всё провалилось! Будем строить тюрьмы». Правда, казённая пресса пыталась искусственно поднять градус патриотизма. Официозные «Московские ведомости» писали в номере от 10.07.1904 г.: «Бедствием для нас является не война, а те ужасные годы мира, в которые мы окончательно развратились, ослабели физически и нравственно, опошлились и заметно поглупели. Нет, война это не бедствие, это наше спасение…». Но такие возгласы не могли повысить популярность войны, которая, хотя и не повлекла массовой мобилизации (правительство ограничилось частичной мобилизацией резервистов в некоторых округах), но велась за какие-то чужие территории. Отвлечь с её помощью население от внутренних проблем явно не удавалось.
Более того, патриотического восторга не проявляла даже та часть общества, которая вовсе не пыталась противопоставлять себя власти.
Выразительную оценку настроений таких людей, прежде всего провинциального офицерства, дал известный впоследствии философ Ф.А. Степун, отбывавший тогда в русской глубинке воинскую службу:
Страшные вести с фронта не вызывали конечно в офицерстве того злорадства, с которым они встречались в радикальных кругах гейдельбергского студенчества, но они не вызывали в нем и живой патриотической тревоги. Судьбами России в Клементьеве мало кто болел. И уже во всяком случае, никто из нас, господ офицеров, не испытывал ни малейшего стыда перед мужиками-солдатами за ту нерадивость и неумелость, с которою мы защищали народную честь и державные интересы России на Дальнем Востоке. Японская война стояла в центре внимания нашей лагерной жизни всего только один раз, в вечер чествования штабс-капитана Щукина, отправлявшегося добровольцем на фронт. <…> В собрании было очень оживленно и шумно. Кроме своих офицеров, было много приглашенных из других частей. Уверен, кого бы со стороны ни спросить, кто здесь доброволец, никто не указал бы на штабс-капитана Щукина. Его большое, но дряблое тело, его мясистое, кислое, заросшее до скул бородой лицо никак не вязалось с представлением о войне и подвиге. <…> Как и ожидалось, генерал, как только наступил соответствующий момент, величественно приподнялся со своего места и, подняв бокал, начал одну из тех застольных речей, от которых всем сразу же становится как-то не по себе. Тут был и щит победителя, на который оратор поднимал шестипудового капитана, и Георгий Победоносец, пронзающий копьем желтого косоглазого дракона, и лицемерная похвала доблестному офицеру, нашему славному капитану Щукину – одним словом, все, без чего не обходится ни одна торжественная начальническая речь. Отговорив, генерал в приятном чувстве удачно исполненного долга достойно опустился на стул. Нарушенное его речью веселье снова заходило по залу. Когда шампанское было снова разлито по бокалам, со своего места поднялся для ответа его превосходительству герой торжества. Он был сильно на взводе и, кроме того, в том отчаянном настроении, при котором человеку нечего терять. «Ваше превосходительство, – начал он высоким, бабьим голосом, – позвольте от души поблагодарить вас за оказанную честь и начальническое доверие, но позвольте и по совести доложить: отнести ваших слов к себе не смею». Это было настолько неожиданно, что все разом повернулись к оратору. Честный и прямой штабс-капитан действительно не вынес незаслуженной похвалы и с пьяными, но чистосердечными слезами на глазах покаялся перед всеми нами, что вызвался добровольцем на фронт не ради родины и Георгия, а исключительно из-за повышенного оклада, так как у него больная жена, дети и куча родственников на шее(1).
Едва ли о причинах непопулярности войны всерьёз думали донские жандармы. Они, как и прежде, тщательно отслеживали настроения местного населения и старались пресекать все попытки «дерзостного неуважения верховной власти». Правда, серьёзных антиправительственных выступлений после знаменитой политической стачки 1902 г. на Дону не было, но военные неудачи могли спровоцировать таковые. Поэтому политическая полиция пристально следила за возможными проявлениями недовольства. Как и следовало ожидать, появление выступлений против войны оказалось связано с деятельностью оппозиционных политических партий, но зафиксированы они были впервые не в крупных городах области, а в небольших поселках. Так, уже в мае 1904 г. к жандармскому унтер-офицеру Внукову на ст. Батайск явился слесарь железнодорожного депо Стрельников, который заявил:
10-го сего мая, около семи часов вечера во время работы его, Стрельникова, на паровозе №149, с ним был помощник машиниста Иосиф Главацкий, который говорил ему, Стрельникову, что «Японию напрасно критикуют, а следует критиковать Россию, которая дерет с рабочих деньги на флот – деньги на флот не попадут, а их разберут по карманам и что Россия никогда не победит Японию, вас, дураков, бьют и бить будут!» К каждой фразе Главацкий присоединял площадную брань, других свидетелей, кроме самого Стрельникова, не было. Далее Стрельников объяснил, что он слышал, что 15 сего мая, уже в паровозном депо, при бытности там машиниста Батайского депо Исаака Андриянова Ложечевского, его помощника Моисея Савельева Корнеева и слесаря Никиты Федорова Будянского Иосиф Главацкий говорил им: «Японцы побили русских и вас побьют, русские забрались в чужой огород, вот их и бьют!», при этом к каждой своей фразе Главацкий присоединял площадную брань(2).
Унтер-офицер Внуков доложил обо всём начальнику Ростовского отделения Владикавказской железной дороги подполковнику Иванову, который приказал провести негласное расследование. Выяснилось, что подобные разговоры Главацкий вёл неоднократно, распространяя слухи «явно оскорбительные для Верховного Правительства по поводу русско-японской войны». В частности, «машинист Батайского депо, запасный нижний чин из крестьян Матвей Иванов Петриков передал унтер-офицеру Внукову, что его, Петрикова, помощник Иосиф Главацкий с самого начала русско-японской войны всегда начинал разговор и спорил с ним, Петриковым, доказывая Петрикову, что русских побито больше, чем японцев и что японцы правы, а русские нет, ибо русские забрались в чужой огород. Петриков настолько был этим в последнее время возмущен, что вынужден был обратиться с жалобой к начальнику депо Шатову, прося его убрать Главацкого с паровоза, ибо он своими японскими разговорами раздражает и возмущает его, Петрикова, национальное чувство, но начальник депо, ввиду недостаточности свободных помощников машинистов, не мог исполнить просьбы Петрикова, сделав строгое внушение Главацкому, но этот и по сие время не унимается».
Подполковник Иванов составил донесение на имя помощника начальника жандармского управления в Ростовском округе, отметив при этом: «Я не могу не придти к заключению, что в деяниях помощника машиниста Главацкого заключаются все признаки состава преступления, предусмотренного 932 ст. Улож. о Наказ»(3).
По приказу жандармского управления, 20.06.1904 г. в квартире Главацкого, которую тот снимал в Батайске с 1891 г. (кстати, она «состояла из 4-х комнат с коридором и погребом»)(4) был устроен обыск, в ходе которого нашли две социал-демократические прокламации, датированные 8.01.1903 г. под заглавием «Кто придушил нас» (изложение содержания в деле отсутствует). Главацкий был арестован и помещён в одиночную камеру. Свидетели на допросе в основном подтвердили то, о чем писал в своем донесении подполковник Иванов, добавив даже ряд дополнительных деталей. Однако сам Иосиф Главацкий (42 года, мещанин Волынской губернии, вероисповедание православный, народность русский, грамоте обучился самоучкой) вину не признал. Он заявил, что прокламации нашел на железнодорожных путях и «думая, что это газеты, подобрал их, принес домой и затем забыл о их существовании, пока эти листки не были у меня обнаружены при обыске»(5). По поводу разговоров о войне, Главацкий утверждал, что не делал приписанных ему высказываний, а только пересказывал то, что случалось прочесть в газете. После допроса он был освобождён под надзор полиции.
Ротмистр Карпов, который вёл следствие, в конечном итоге не увидел в антивоенных высказываниях помощника машиниста распространения слухов, «оскорбительных для Верховного Правительства» (современной статьи «о дискредитации армии» законодатели Российской империи не догадались сочинить – прим. автора). Что же касается найденных у подследственного прокламаций, то следователь, приняв во внимание «1) что новым Уголовным Уложением факт хранения преступных изданий наказуем лишь в том случае, когда доказано будет хранение в целях распространения, 2) что в отношении мещанина гор. Житомира Волынской губ. местечка Ушомира Иосифа Федорова Главацкого не имеется данных для обвинения в хранении с товарищем прокурора Таганрогского окружного суда г. Назаровым, руководствуясь 1035–26 ст. Уст. Угол. Суд., ПОСТАНОВИЛ дознание о мещанине Иосифе Главацком, обвиняемом по 4 час. 252 ст. Улож. о Наказ.за отсутствием признаков преступления, предусмотренного Новым Уголовным Уложением представить г. прокурору Таганрогского окружного суда на прекращение»(6). Уже 5 января 1905 г. Донское областное совещание в составе старшего помощника наказного атамана Грекова, прокурора Шарко и начальника жандармского управления Тихановича постановило «прекратить настоящее дознание за отсутствием в деянии мещанина Иосифа Главацкого состава какого-либо преступления, предусмотренного Уголовным Уложением, и принятую против него меру пресечения – особый надзор полиции – отменить»(7).
В том же мае 1904 г. жандармское управление получило сведения, что находящийся на учениях в Персиановских лагерях казак Каменской станицы (Донецкий округ) Михаил Краснов пытается распространять антивоенные и антиправительственные воззвания. Несколько десятков таких материалов было у него отобрано в ходе обыска. Сама литература до нас не дошла, но представляет интерес её анализ в официальных документах:
ПРОТОКОЛ №2
1904 года мая 20 дня в городе Новочеркасске я, Отдельного корпуса жандармов ротмистр Хлебников, на основании ст. 10351/1 Уст. Угол. Суд., в присутствии товарища прокурора Новочеркасского окружного суда А.Ф. Ган и нижеподписавшихся понятых производил осмотр предметов, отобранных 12 сего мая в лагере Донской артиллерии у казака Михаила Моисеева Краснова, причем оказались имеющими отношение к делу: 1. пятьдесят две печатные прокламации на ¼ листе бумаги под заглавием «Война против войны» за подписью «Редакция Искры», издание Донецкого социал-демократического рабочего союза, Тип. Союза. Начинается прокламация словами: «Товарищи! Царское правительство начало войну с Японией. Оно ее объявило от имени русского народа… Одним почерком пера решена война, одним почерком слабоумного царя решается судьба России…» Далее в извращенном виде указываются причины войны и ее мнимые виновники: «оба народа являются жертвами преступной политики своих угнетателей, жертвой обмана своих правителей»… «главный виновник царское правительство»… Развивается затем мысль, что русский народ ищет и добивается спасения от нищеты и страданий путем борьбы с правительством и что русский народ должен бороться за свою свободу вместо того, чтобы воевать с внешним врагом. Поочередно обращаясь к русским рабочим, русским гражданам, русским крестьянам и солдатам, призывает их «со всей силой протестовать против бесцельной, бессмысленной, жестокой и несправедливой войны», поддерживать социал-демократов в их борьбе против преступной политики правительства, начавшего войну «ради грабежа Манчжурии и Кореи», не участвовать в сборах на военные нужды и открыто заявлять, что главный виновник царское правительство и вместо крика «смерть японцам» кричать «долой самодержавие». Оканчивается прокламация словами: «Долой виновников войны! Да здравствует мир!»
2. Тридцать девять печатных брошюр в 1/8 листа на 8 страницах под заглавием «Ко всему рабочему народу!» за подписью «Редакция Искры» с датой апрель 1904 г. издание Донецкого социал-демократического рабочего союза. Тип. Союза. По своему содержанию эти брошюры, как и описанные выше прокламации, имеют целью доказать, что русско-японская война не нужна русскому народу и что виновником ее является русское правительство и самодержавный образ правления, поэтому рабочий народ призывается к революции, чтобы уничтожить царскую власть и сделать Россию республикой. Оканчивается брошюра словами: «Долой самодержавие! Долой царя! Да здравствует всероссийская республика! Да здравствует революция!»
По четыре экземпляра означенных изданий заключено приоб-
щить к настоящему протоколу в качестве вещественных по делу
доказательств.
Ротмистр Хлебников
Товарищ прокурора Ган
Понятые: Афанасий Ткаченко, Иван Мельников(8)
Краснов был отправлен в Новочеркасскую тюрьму. Выяснилось, что, молодой казак (ему было 22 года) по социальному положению фактически являлся наёмным работником, так как жил и работал слесарем на заводе Пастухова в Сулине (где работал и его отец). На допросе он отрицал факт распространения воззваний среди казаков, но признал, что получил их с этой целью от рабочего Волынцевского завода Матвея Ватулина, который уехал неизвестно куда. Жандармы выяснили, что в Сулине живёт его двоюродный брат, подрядчик грабарных работ Петр Бондаренко. 22 мая у последнего устроили обыск, изъяв из дома большое количество запрещённой литературы. Кроме того узел с нелегальщиной выудили в протекавшей рядом речке Гнилуше (там почему-то оказались также вполне легальные рассказы Льва Толстого, «Русская история» Иловайского и «Только час» Крандиевской).
Бондаренко не признал себя виновным в распространении нелегальной литературы и дал такие показания: «Эти последние издания я нашел перед Св. Троицей в мае 1904 г.; почему они оказались в разных местах моей квартиры я не знаю, клал я их все вместе на шкаф, может часть их оттуда упала, а домашние спрятали в сундук… Из этих изданий я прочитал «Тихорецкий погром», содержание остальных мне неизвестно, но так как на них были красные печати, то я хотел отнести их в полицию, так как нас в прошлом году предупреждала полиция, что издания с такими печатями преступны и их нужно представить в полицию. Кому принадлежат издания «Война против войны», «Первое мая» и «Ко всему рабочему народу» мне неизвестно»(9). Больше он ничего не показал.
Проводивший следствие ротмистр Хлебников продолжил допросы. Допросили товарищей Краснова по учебному лагерю. Урядник Усть-Быстрянской станицы 29-летний Андрей Алентьев, командир Краснова на сборах показал: «Я не слыхал, чтобы Краснов высказывал какие бы то ни было суждения о войне с Японией, о действиях правительства и о положении рабочих. Служил Краснов наравне с другими, не отличаясь ничем от других; дурных проступков за ним не замечалось». То же подтвердили и другие казаки. Только казак Федор Новоайдарсков уточнил: «Вообще, Краснов держался в стороне от товарищей, старался казаться человеком умным и со средствами, так как он служил на заводе и с станичниками имел мало общего»(10).
Через месяц после ареста Краснов надумал дать более откровенные показания. Он заявил, что Ватулин только передал ему воззвания, а уговорил их взять рабочий Федор Разумовский, который «стал упрашивать меня, чтобы я взял с собою в лагерь небольшие книжечки о войне с Японией и в лагере раздал бы товарищам или разбросал; при этом он советовал прятать их куда-нибудь не в сундук и не в свои вещи»(11). 20-летнего слесаря Разумовского допросили, но он всё отрицал, а проведенный у него обыск оказался безрезультатным. Краснова освободили и отдали под особый надзор полиции, вскоре под такой же надзор был освобожден и Бондаренко. Что касается Разумовского, то он вскоре скрылся от надзора и отыскать его не удалось.
Слесарь Матвей Ватулин был только в сентябре 1904 г. найден и арестован в Коканде, откуда его отправили в Донскую область. Оказалось, что он уже в 1903 г. находился под следствием за распространение среди рабочих прокламации «К гражданам», но был отпущен за недостатком улик. Виновным себя он и теперь не признал, показания Краснова отрицал. При обыске у Ватулина изъяли блокнот в клеенчатом переплете на 45 страницах с дневниковыми записями. Внимание жандармов привлекли такие высказывания: «Как тоскливо и грустно смотреть на окружающую бедность, на все невзгоды, перенесенные в течение этих 5 месяцев переезда из одного места в другое и всюду видеть одну и ту же замученную рабочую бедность рабочего населения и всю роскошь класса привилегированных, которые пожинают плоды собранных руками первых, а первые смотрят на то, как собранное ими богатство переходит в глубокие карманы вторых и дожидают, когда те от своего человеколюбия бросят кусок обглоданный, почти наполовину съеденный… Под 23 июля записано: «Я узнал когда с ним в Су-не всех моих товарищей, которые были поразочли благодаря некоторым личностям, которым коварным путем удалось узнать их мнения и передать властям… Я буквально никуда не выходил и то узнали, что я дома, едва удалось уйти»(12).
Все лица, упомянутые в дневнике, были проверены, но установить фактов их политической неблагонадёжности не удалось. Самого Ватулина через три месяца освободили под залог 300 рублей, который предоставил его старший брат-подрядчик. В конечном итоге, дело было закрыто, так как обвинение в распространении нелегальной литературы подпадало под амнистию, объявленную 11 августа 1904 г. по случаю рождения наследника престола Алексея.
Следующий случай критического отношения к войне оказался зафиксирован жандармами в августе 1904 г. В х. Звездки (он же Звездочка) Аннинской станицы Хоперского округа его высказал местный житель 45-летний отставной солдат Василий Чугунов. По свидетельству мещанина Полева, дело обстояло так: «Спорили о войне, причем Чугунов сказал: “… его мать, Государя, служил ему, а землю мне не дает, казаков на войну теперь не берет, все солдат, земли же солдатам не дает”. Я и Ичкаватов пробовали урезонить Чугунова, но он все громче бранил Государя скверноматерной бранью и Бога и даже повернул образ»(13). Ротмистр Карпов, который вёл следствие, установил, что Чугунов допускал такие высказывания неоднократно, но нашёл, что они вызваны только озлоблением за отказ в прошении о наделении землёй и ограничился отдачей виновного под надзор полиции по месту жительства.
Значительно больший переполох вызвало появление антивоенных воззваний на Покровской ярмарке в ст-це Каменской, в начале октября 1904 г. С листовками, как выяснилось, ознакомились десятки людей, которые реагировали на них по-разному: кто-то передавал в полицию, кто-то, прочитав, уничтожал, а кто-то и раздавал другим для ознакомления. На сей раз все изъятые экземпляры гектографированных воззваний были аккуратно собраны в следственном деле и подверглись тщательному изучению со стороны внешних признаков, причем в качестве экспертов пригласили учителей рисования и чистописания. Впрочем, кроме того, что воззвания, несмотря на тождественность содержания, были, скорее всего, написаны
разными людьми с разным уровнем грамотности, установить мало что удалось. Так как ни один из этих текстов ранее не публиковался, представляется целесообразным привести их полностью:
СТАНИЧНИКИ!
Давно уже с часу на час ожидаем мы царского приказа на брань. Не сегодня-завтра оторвут нас от семейства и мирных полей и пошлют на далекую чужбину, где многие лягут костьми и никогда уже не увидят своего дорогого тихого Дона. Тяжелую жертву придется принести нашему казачеству. Как един человек, оно должно будет подняться и взяться за оружие и идти в неведомые страны, чтобы вернувшись оттуда, найти полное разорение и безысходную нищету своих ни в чем неповинных семейств. И в то время, как оставшиеся в живых будут по возвращении с шумною радостью встречены своими женами и детьми, сколько слез в тяжком горе прольется теми несчастными вдовами и сиротами, кои навек потеряют своих мужей и отцов. Станичники! Кто прочтет это, тому может первому придется или самому лишиться жизни в этой войне или потерять дорогого сына, брата. Не обливается ли заранее ваше сердце кровью при этой мысли?! Не ждут ли с ужасом ваши матери и жены того часа, когда вы сядете на коня и скроетесь вдали от их взоров, с тем может быть, чтобы никогда уже больше не встречаться! За что, товарищи, мы должны нести такие жертвы? Какая кому польза от того, что сотни и тысячи казацких и солдатских жизней погибнут на поле брани! Не полегчает ведь после этого наша казацкая доля, не поможется и бедному русскому мужику, он также будет голодать каждый год и по-прежнему с него будут выколачивать недоимки, драть розгами. Да вы и сами прекрасно понимаете, что простому народу не может быть от войны никакой пользы. Ему не отдадут ни той земли, которая будет завоевана, ни тех денег, которые заплатит нам побежденный враг. Так из-за чего же война? За что льется человеческая кровь, за кого посылается на погибель такая масса людей, которые никогда не видели этих японцев, никогда не имели с ними никакого дела.
Есть, станичники, у батюшки-царя его излюбленные дети, не нам чета, дорогие и близкие его родительскому сердцу, которым он никогда и ни в чем не отказывает и о которых заботится, как о самом себе. Дети эти – дворяне, расплодившиеся на Руси, на мужицкой спине, как грязные паразиты. Промотались они вконец, пропили и проиграли все свои жалованные имения, а жить честным трудом не могут, потому что не привыкли работать. Вместе с дворянами под царским покровом множатся купцы-капиталисты, наполняющие казну выжимаемыми с народа деньгами, и чиновники, так же, как и дворяне, не созданные для работы, а живущие на царском жалованье, которое дается им из тех же народных денег. Не хватает на Руси уже места всей этой челяди. Невмоготу становится мужику кормить такую массу дармоедов. Земли у него нет, вся пошла по рукам князей да графов разных. Обеднел мужик, не то что товару у купца – хлеба житного купить не за что, корою да мякиною питается, не из чего и взятки чиновнику давать.
А тут Китай под боком. У него страна Манджурия, страна большая, на тысячи верст во все стороны. Народ простой, боязливый, необразованный, хоть 10 шкур сдери – смолчит. Вот наше правительство взяло и отняло у Китая эту самую Манджурию, построило на море в Порт-Артуре крепость, провело железную дорогу. Пожалуйте, господа дворяне, купцы да чиновники богатеть и наживаться. А вы казаки да солдатики, защищать их. Да не сошла с рук правительству эта затея, приходится лить русскую кровь. Пока же наше правительство не лезло в Китай искать неположенного, все было тихо и спокойно. Да и на что нам эта Манджурия? И не было ее – нам жилось одинаково худо, и заняли ее – так же ничто не переменилось. Только вот десятки тысяч людских жизней теперь пропадут. И добро бы из-за народного блага и пользы. А то из-за дворянского брюха да купеческого кармана.
Если, станичники, вам говорят, что вы пойдете драться за царя и отечество, то не верьте этому, потому что неправда это. У нашего отечества никто ничего не думает отнимать, потому что у него и отнять-то нечего. Все государства стараются захватывать хорошие теплые страны, где много богатства. А у нас чем можно поджиться? В самой России и в Польше постоянно голод, народ разорен. Разве Сибирь, Сахалин да Камчатку, где по 8 месяцев зима стоит да одни сильные живут, так и на такое добро вряд ли кто польстится. А что касается нашего царя, так он также никакому черту не нужен, потому что везде умные люди стараются от своих царей избавиться, а не то, что чужих отнимать. Вся суть в том, что надо дворян да капиталистов поддержать, не дать им разориться, а это можно делать только войною, захватами да насилием. И пойдете вы, отвоюете китайские и японские земли, раздадут их дворянам, которые настроят на ваших могилах дач, понаедут купцы! Разживутся, а вам и спасибо никто не скажет.
Товарищи! Посмотрите, какая кругом бедность! Десятками губерний сразу каждый год голодает народ, и ему не на что купить хлеба. Школ так мало, что половина детей не может учиться. Нет богаделен, где бы беспомощные и бесприютные могли находить пристанище и кусок хлеба. Вся русская земля переполнена нищими. Нигде нет столько нищих, как у нас.
И казаки мало того, что каждую минуту должны быть готовы поголовно жертвовать жизнью, но еще и снаряжаться должны на свои средства. А ведь каждый год с народа выколачивается страшно много миллионов денег. Куда же идут все эти деньги? Все идут на жалованье министрам, губернаторам, полиции, на подачки дворянам, пенсии генералам, на рысаков, любовниц, на постройки дворцов и дач. Да еще уйма денег идет на военные расходы: тратят миллионы на флот, часть которого разбита в первой же схватке, а другая и до сих пор еще не готова в дело; солдаты сидят впроголодь, казаки вынуждены красть сено, чтобы кормить лошадей, а генералы и полковники растаскивают полковые суммы. В конце-концов денег нет и нам же приходится и на флот жертвовать, и на красный крест, и на все другое.
Когда же кончится этот подлый грабеж? Когда у нас не будет голода и нищих? Когда людей не будут сечь розгами, убивать в полицейских участках? Когда нас как баранов перестанут водить на убой под ружья и пушки? Когда измученный народ перестанет кормить своею кровью разных генералов, министров да помещиков. Тогда, когда не будет правителя и заступника всей этой дряни – самодержавного царя.
Час этот близок. Народ просыпается. Везде идут бунты, беспорядки. Везде кричат «Долой самодержавие». Правительство посылает войска для усмирения, но сегодня усмиряет здесь, а завтра бунтуют в другом месте. Но скоро весь русский народ подымется сразу, чтоб сбросить и проклятое царское иго, и зажить новою жизнью без панов и чиновников. Тогда, станичники, будет и наш черед. Тогда и мы вспомним старинушку и пойдем тряхнуть Москвой, как в былые времена при Разине и Пугачеве.
Чего нам ждать от царя? Вспомните все наши войны! Сколько услуг оказали мы русскому царю? Сколько казацких костей разбросано по Кавказу, Дунаю, в Сибири, Польше и за границею? А чем отблагодарили нас! Где наши дедовские права и вольности? Где войсковой круг, на котором казаки сами решали свои войсковые дела? Где наши выборные атаманы? Все отнято и нами правят присылаемые царем солдатские генералы, на которых нигде не найдешь управы. Так пора положить конец этой тяжелой службе и неблагодарной службе. Довольно разоряться. Довольно лить человеческую кровь за неблагодарных царей и их прихвостней, которые на чужих костях строят свое благополучие. Скоро-скоро по всей России пронесется грозный призыв к оружию, но уже не царский, а призыв друзей народа, которые позовут его на бой за его право, за его кусок хлеба. Тогда и мы, рука в руку с рабочим и крестьянином, пойдем отвоевывать отнятые у нас права и свободу. Готовьтесь же к этому великому часу. Это будет последняя война, последняя жертва, после которой казак и весь русский народ заживет свободною жизнею, не будет знать ни дворянина, ни чиновника, управляться с своими делами. И никто не пойдет воевать русский народ, потому что он сам не будет никого трогать. Да если бы кто и пожаловал, то мы и без царя с его чиновниками-казнокрадами сумеем дать достойный отпор всякому недругу.
ТРЯХНЕМ МОСКВОЙ!!!
«Казацкая Воля»(14)
К РАБОЧИМ
Товарищи! Война уже началась! Вы уже прочли первые телеграммы о сражениях и убедились, что предстоящая бойня не будет похожа на то нападение разбойничьей шайки, которое мы видели в Манджурии. Япония имеет по-европейски вооруженную и обученную армию и флот, немногим уступающие нашей армии на востоке. Если вы к этому прибавите то обстоятельство, что война должна для Японии решить вопрос жизни или смерти, то вы поймете, как сомнителен ее исход, легко может статься, что в Японии Россия
найдет своих буров с тою, впрочем, разницею, что тогда, когда бурам помогали только частные лица, государства же своим молчанием одобряли злодеяния Англии, здесь в Японии Россия едва ли встретит такое попустительство. Современные капиталистические государства равнодушны ко всякому беззаконию и насилию только до тех пор, пока это беззаконие и насилие не бьет их по карману. Но захваты России в Китае как раз очень больно бьют по карману другие государства, и мы поэтому должны заранее предвидеть, что явно или тайно Япония найдет очень сильную поддержку. Русский народ принесет этой войне страшные жертвы: тысячи наших братьев и сыновей будут убиты, десятки тысяч вернутся домой искалеченными. Но вместе со смертью война несет и разорение. Мобилизация отнимет у разоренного крестьянства лучших работников, чтобы из честных тружеников сделать убийц и грабителей, а крестьянское хозяйство, лишенное лучших сил, еще быстрее пойдет вниз: тысячи крестьянских семейств должны будут побросать свою землю и превратиться в наемных рабочих. Но и рабочие жестоко поплатятся за эту войну; война ведет за собою безработицу. Уже теперь едва только раздались первые выстрелы, все государственные бумаги и частные акции упали в цене; в такое тревожное время капиталисты неохотно вкладывают наличные деньги в промышленные предприятия: они не рискуют гоняться за высокими процентами и предпочитают сохранить себе свое золото. Это же ведет к денежному и промышленному кризису, т.е. к безработице. Трудно и представить себе теперь, сколько тысяч миллионов потребует война, и все эти миллионы царские министры сдерут, но не с японцев, а со своего же разоренного народа в виде повышенных податей: за это ручается вся прошлая политика самодержавия. В конце-концов царь быть может и присоединит к своим владениям еще какую-нибудь область, а русский народ в этой области получит новый источник бедствий. Каждое новое завоевание, каждый новый захват неизбежно вызывает новое столкновение с тем народом, над которым совершается насилие, и с теми грабителями, которым не удалось захватить эту область в свои руки, и рано или поздно приведет к новой войне. Это всегда нужно помнить и особенно теперь, когда приказом из Петербурга десятки и сотни тысяч людей поставлены под неприятельские пули. Теперь, когда на театре войны льется кровь наших братьев, теперь мы должны дать себе ясный отчет в том, ради чего проливается эта кровь. Спросите вы себя, кому нужны эти жертвы, и вы увидите всю бессмысленность этой войны. России нет надобности защищаться от Японии, последняя никогда и не думала нападать на нас. Правда, царский манифест говорит, что Япония первая открыла военные действия. Как всегда, так и на этот раз, царь говорил о своем миролюбии; это любимая тема правительственной лжи. Царь говорит о мирных переговорах, которые привели к войне, но он ничего не говорит о том, что уже давно наше правительство ведет на Дальнем Востоке политику грабежа, захватывая, иногда без всякого повода, целые области Китая. Такая политика не только наносит тяжелый вред Японии, но и грозит в будущем ее независимости. Напрасно поэтому царь негодует на Японию, разбойник не должен возмущаться, когда в него стреляют прежде, чем он выстрелил сам.
Но кому же нужна эта политика царя, кому нужна война? Нужно ли русским рабочим убивать японских рабочих? Нет, конечно нет, вы посмеетесь над такими вопросами. Будет ли Корея или хоть Япония присоединена к владениям русского царя, для рабочих это все равно. Когда они вернутся с войны, они опять пойдут на фабрики и заводы и по-прежнему будут тяжелым трудом добывать свои гроши. И если война что-нибудь изменит в жизни рабочего, то разве только что придется дороже платить за табак, водку, чай и другие продукты, которые будут обложены новыми пошлинами. Но стоит ли ради этого жертвовать жизнью? А русский крестьянин? Может быть он раздобудет в Японии землицы? О нет. Он найдет там разве только могилу для своих сыновей, которых будут посылать на защиту вновь назначенных местностей. Для массы народа эта война является совершенно бесцельной, она нужна разве только самодержавному правительству, желающему поддержать свой престиж, да нескольким сотням капиталистов, которые потом может быть найдут в новых областях небольшой сбыт для залежалых товаров, да, пожалуй, еще тем высокопоставленным ворам, которые погреют свои руки в этой войне. Словом, война нужна только шайке эксплуататоров, но она решительно вредна всему народу.
Теперь, товарищи, мы обращаемся к вам и спрашиваем, хороши ли и справедливы ли такие порядки в государстве, когда кучка царедворцев решает судьбу целого народа. А ведь народ не только не спрашивают, но и не оповещают обо всем этом; хороши ли и справедливы ли такие порядки, когда никто и нигде не может сказать ни одного слова в защиту истинных интересов народа, справедливы ли такие порядки, когда сотни тысяч рабочих и крестьян должны будут платить своей жизнью ради интересов тех самых капиталистов, которые в мирное время живут их трудом, можно ли далее терпеть правительство, которое вопреки всем интересам народа пускается в разбойнические приключения, грозящие разорением всему народу.
Товарищи, теперь все земства, все городские думы одна за другой начнут выражать свое раболепие перед царем и свой восторг перед войной. От имени всего русского народа они будут приветствовать царя и его политику, они опозорят и оклевещут перед всем миром русский народ. Царские слуги стараются увлечь бессознательную массу, устраивая сочувственные войне манифестации. Этому нечего удивляться, потому что от имени всего народа будут говорить только его эксплуататоры и рабы царя. Но вы, товарищи, должны разрушить эту клевету. До сих пор рабочий класс уже не раз громко протестовал против царского ига; пусть же и теперь рабочий класс громко скажет слово народа об этой войне и пусть это слово будет громовым криком.
Долой самодержавие!
Долой милитаризм!
Да здравствует братство народов!
«Казацкая воля» Перепечатка издания Донского
комитета Росс. Соц-дем. раб.пар.(15)
Трудно сказать, действительно ли существовала на Дону организация «Казацкая воля» (в исторической литературе сведения о ней отсутствуют), но надо признать, что её воззвания были составлены вполне толково и нацелены на ту часть населения, которая больше всего могла пострадать от войны. Многие положения, содержавшиеся в листовках, вполне актуально звучат и в наши дни. Там настойчиво проводилась мысль о серьезной опасности для государства империалистической политики («В конце-концов царь быть может и присоединит к своим владениям еще какую-нибудь область, а русский народ в этой области получит новый источник бедствий. Каждое новое завоевание, каждый новый захват неизбежно вызывает новое столкновение с тем народом, над которым совершается насилие, и с теми грабителями, которым не удалось захватить эту область в свои руки, и рано или поздно приведет к новой войне»). Совершенно основательно подчеркивалось несовпадение интересов власть имущих и широких народных масс («Для массы народа эта война является совершенно бесцельной, она нужна разве только самодержавному правительству, желающему поддержать свой престиж, да нескольким сотням капиталистов, которые потом может быть найдут в новых областях небольшой сбыт для залежалых товаров, да, пожалуй, еще тем высокопоставленным ворам, которые погреют свои руки в этой войне. Словом, война нужна только шайке эксплуататоров, но она решительно вредна всему народу»).
Любопытно, что в воззвании к казакам имелся и дополнительный момент – попытка разбудить старые сепаратистские настроения, выразившаяся в требовании восстановить независимый от центральной власти войсковой круг и институт выборных атаманов, а также в лозунге «Тряхнем Москвой!» (не Петербургом!). Впрочем, к конкретным действиям прокламации народ не призывали, если не считать предложения «готовиться к великому часу».
За раздачу листовок знакомым был арестован молодой (21 год) крестьянин Федор Салиев, сын торговца шапками. Вскоре его пришлось освободить, так как выяснилось, что он только подобрал листки, разбросанные возле лавок. Другие прокламации были разбросаны по улицам и близ официальных учреждений (окружное правление и мировой съезд). Штабс-ротмистр Прогнаевский, которому поручили расследовать преступление, сумел установить несколько человек, подбиравших и читавших листовки, но авторов и распространителей так и не выявил. В конце-концов, он признал, что «рассмотрев настоящее дознание, нашел, что данными его не выясняются обстоятельства, которые путем проверки могли бы послужить к установлению лиц, виновных в распространении прокламаций»(16) и вынужден был закрыть дело «за необнаружением действительных виновников преступления».
Вскоре у жандармов появилась возможность пополнить свои знания об антивоенной литературе. В ноябре 1904 г. в Ростове-на-Дону были задержаны рабочие-социал-демократы Антон Левин и Василий Матвеевский, у которых нашли большое количество нелегальных изданий. Проводивший следствие ротмистр Штандаренко обстоятельно описал каждое из них, в частности, брошюры «Во что обходится русскому народу война», и «О войне с Японией», изданные Донкомом РСДРП. Первая из брошюр писала, что «война ведется вопреки воле и нуждам народа самодержавным правительством» и доказывала, что «только при социалистическом строе прекратятся войны». Вторая брошюра, резонно утверждая, что «управление государством в России принадлежит чиновникам и духовенству вместе с капиталистами, не обращающими внимание на нужды и бедствия низших трудящихся классов населения», в то же время не гнушалась и явно демагогических приемов. Так, в ней утверждалось, «что одним из поводов к войне послужили коммерческие предприятия, главными пайщиками которых были Николай Романов, император русский, некто Безобразов, его любимец, и адмирал Макаров, родственник Безобразова»(17). Вероятно, подобные обвинения базировались на недостоверных слухах, так как адмирал Макаров не состоял ни в родственных, ни в коммерческих связях со статс-секретарём Безобразовым.
Впрочем, слухи во время войны ходили порой самые причудливые. Например, в июне 1904 г. новочеркасский городской ветеринарный врач Павел Попов (37 лет) публично утверждал, якобы «Великий Князь Борис Владимирович стрелял в Куропаткина и ранил его за то, что Куропаткин будто бы соблазнил сестру милосердия», а также заявлял, «что скоро в России будет конституция с ограничением прав Монарха», самого же монарха назвал дураком(18). Узнавший об этом наказной атаман обратился в жандармское управление с указанием, что произнесение в публичном месте таких выражений содержит «порицание существующего в России государственного строя». Впрочем, проводивший следствие ротмистр Хлебников нашел, что рассуждения о конституции и слухи о Куропаткине «не заключают признаков одного из преступлений, указанных в ст.ст. 1030–1031 Уст. Угол. Суд», а оскорбление царя сделано «до дня рождения Наследника Цесаревича» и потому попадает под амнистию(19). Добавим, что привлечь к ответственности распространителей антивоенной и революционной литературы жандармам тоже не удалось – рабочие Левин и Матвеевский не были пойманы с поличным и отрицали вину, а хранение нелегальщины (даже во многих экземплярах) по законам Российской империи преступлением не считалось.
Одновременно в Ростове были по аналогичному обвинению задержаны два молодых человека – Меер Колбасников (21 год, вероисповедания иудейского, слесарь кроватной мастерской, постоянно проживает в Ростове-на-Дону) и Александр Скрыпкин (возраст не указан, вероисповедания православного, цеховой г. Харькова, постоянно проживает на Брестско-Богодуховском руднике Таганрогского округа). У них было изъято большое количество нелегальной литературы, прежде всего работы Маркса, Энгельса, Каутского, Плеханова, Ленина, Мартова, Аксельрода и др. В составленном тем же ротмистром Штандаренко описании изъятого под №14 значится следующее произведение: «Брошюра на 32 страницах, озаглавленная «Война и революция», изданная в 1904 г. Центральным Комитетом «Р.С.Д.Р.П.», приписывает войну с Японией и неудачи русских войск существующему государственному строю, указывая, что «царизм уже давно стал пенсионером европейских бирж», что «трон царя еще цел, но если биржа найдет, что игра на понижение для нее выгоднее – он разлетится
вдребезги»; «что выход из того позорного положения, в которое царское правительство вогнало Россию, возможен только при условии ликвидации самодержавия. Только революция в состоянии поднять национальные силы страны. Она создаст новый порядок и новое войско и заменит мордобойный патриотизм национальным воодушевлением»(20). Следует отметить, что эта брошюра явно была составлена грамотней предыдущей и рассчитана на более образованного читателя. Что же касается распространителей нелегальщины, то им снова без особого труда удалось избежать какого-либо наказания. Александр Скрыпкин успел покинуть Ростов раньше, чем его смогли допросить. На руднике, где он постоянно жил, выяснили, что молодой человек провёл там только сутки, после чего, по словам сестры, выехал в неизвестном направлении. Меер Колбасников был задержан, наотрез отказался от дачи показаний, но, несмотря на это, отделался полицейским надзором.
Ротмистр Штандаренко попытался всё же привлечь его за революционную пропаганду, однако за очевидного государственного преступника да ещё еврея неожиданно вступился (нашему современнику трудно представить подобную ситуацию, но для Российской империи она не была исключительной) прокурор Таганрогского окружного суда. В своём обращении к начальнику областного жандармского управления он указал: «Рассмотрев возвращаемое при сем дело о мещанине Меере Колбасникове, обвиняемом по 2 ч. 132 ст. Угол.Улож., я не усматриваю в деянии обвиняемого состава преступления, предусмотренного означенной статьей закона, за отсутствием каких-либо указаний на наличность у него цели распространения найденных у него противуправительственных изданий; одно же число этих изданий не может еще свидетельствовать об указанной цели, так как все найденное у Колбасникова представляет собою одиночные экземпляры отдельных изданий и только №72 газеты «Искра» имеется в двух экземплярах. Ввиду сего означенное дознание мною прекращено на основании 1035/25 ст. У.У.С., по закону 16 июня 1905 года. О вышеизложенном с препровождением подлинного дознания сообщаю Вашему превосходительству и прошу Вас отменить принятую против обвиняемого Колбасникова меру пресечения – особый надзор полиции и объявить Колбасникову о прекращении дознания»(21). Всесильным, казалось бы, «силовикам» начала ХХ в. ничего не оставалось, как послушно выполнить указание буквоеда-законника.
В марте 1905 г. произошла новая история с антивоенными и антиправительственными прокламациями в ст-це Усть-Медведицкой. Ученик местного реального училища Крюков нашел несколько листков возле дома учителя Карасева и, «убедившись, что в бумагах пишут о чем-то нехорошем», отнес их директору(22). Тогда же подобные листки подобрал «в огороде двора училища» ученик Румянцев. Он показал их хозяйке квартиры, а она «дала ему совет отнести их к отцу смотрителю»(23). Чуть позже 26-летний крестьянин Зайцев обнаружил три таких же листка возле дома местной жительницы Воронковой. Разобрав текст с помощью жены, «которая пограмотнее его», он отнес прокламации прямо в полицию(24).
Жандармское управление начало следствие, поручив его уже произведенному в ротмистры Прогнаевскому. Последний начал, прежде всего, с анализа текста листовок. Следствие сразу установило, что листовки были как социал-демократические, так и эсеровские. Одна из них носила заглавие «К запасным» и была датирована декабрем 1904 г. Как отмечал следователь: «Обращаясь к запасным нижним чинам и описывая страдания солдат, начиная с момента их призыва на действительную военную службу в самых сильных выражениях, сгущая мрачные краски, описывается в том же духе положение нижних чинов и в действующей армии, причем оттеняется то, что правительство вовсе не заботится о войсках, а смотрит на него просто как на пушечное мясо, не одевает и не кормит солдат, которые изнеможденные и обессиленные с радостью идут под японскую пулю. Доказывая затем ненужность войны и сопряженных с ней жертв и указывая на то, что войны не было бы, если бы Россией правил не царь и министры, а люди, избранные народом, автор заключает воззвание таким призывом: «… нужно положить конец царскому самодержавию. Запасные! Требуйте народного правления! Требуйте прекращения войны!»(25).
В другой прокламации под названием «Пора!» утверждалось, что «благодаря войне, в которой виновато правительство, Россия переживает страшный кризис: всюду сокращение заводской и фабричной промышленности, а оттого и сокращение заработков, попутно же с этим идет вздорожание предметов первой необходимости. Вследствие этого рабочий люд принужден голодать. И вот для выхода из такого положения партия социал-демократов предлагает рабочим сплотиться, взять в руководители членов их партии и «предпочитая умереть лучше в борьбе», силою требовать от городских и земских управлений денег, даровых квартир и даровых столовых, а вместе с этим свергнуть с престола царя, для того, чтобы народ управлял государством чрез своих представителей, которые должны изменить существующие законы и прекратить войну»(26).
Установить преступность подобных воззваний было конечно делом нетрудным. Сложней оказалось обнаружить виновников их распространения. Правда, еще до приезда ротмистра Прогнаевского в полицию поступил донос местного приказчика Меньшикова, который услышал от своей жены, что аптекарский ученик Владимир Депнер рассказывал ее родственнику – сыну часовщика Кавера, будто бы он привез с собой большое количество нелегальной литературы для распространения. У Депнера немедленно провели обыск, но ничего не обнаружили, а он обвинение решительно отверг и был отпущен. Приехавший в станицу жандармский офицер снова допросил приказчика и часовщика (кстати, австрийскоподданного), которые подтвердили прежние показания. Однако подозреваемого допросить не удалось, так как тот сразу после обыска покинул станицу. Ротмистр Прогнаевский послал запрос о политической благонадежности Депнера в Ставрополь, где тот последнее время жил, а также в Донскую духовную семинарию, где он ранее учился. Ответ от ставропольских жандармов в деле отсутствует, а ректор духовной семинарии указал, что «за ним не было замечено ничего такого, что бы свидетельствовало бы о политической его неблагонадежности»(27). Следователь вынужден был констатировать, что виновные дознанием не обнаружены и закрыть дело.
В мае 1905 г. в Сальском округе был задержан молодой учитель из казаков Георгий Алексеев, который предложил местным жителям листовку «Письмо рабочего казакам», содержавшую, в частности, резкую критику русско-японской войны и участия в ней казачества. Но его опыт агитации оказался неудачным, так как листовка попала в руки неграмотных крестьян, а затем в полицию(28).
Несколько иначе поступил 20-летний казак Кагальницкой станицы учащийся Новочеркасского технического училища Василий Моисеев. Приехав к родственникам в апреле 1905 г. в ст-цу Хомутовскую Черкасского округа, он начал раздавать местным жителям кусочки картона, похожие на визитные карточки, с надписями «долой самодержавие» и «долой войну». Одну из таких карточек получил по почте даже станичный атаман Кузнецов. Последний произвел «негласное дознание» и выяснил, что Моисеев «заходил в торговую лавку местного торговца Афанасьева, где вручил карточку сыну Афанасьева, казаку Ивану Петрову Афанасьеву, с надписью «долой войну». Другие жители также подтвердили, что «Моисеев говорил против самодержавия и против войны»(29). О случившемся было извещено жандармское управление, которое возбудило дело о распространении непублично суждений, возбуждающих к ниспровержению существующего в государстве общественного строя и начало расследование, порученное ротмистру Хлебникову. Сам Моисеев вскоре снова заехал в Хомутовскую и был арестован станичным атаманом.
Ротмистр Хлебников установил новочеркасский адрес Василия Моисеева и обыскал комнату, которую тот снимал вместе с воспитанником училища Матвеем Горковенко. Не найдя ключ от сундука подозреваемого, жандармы взломали его и обнаружили тетрадь с записью революционных песен, книгу К. Каутского «Аграрный вопрос», книгу К. Маркса «Капитал», гектограф в желтой коробке и несколько десятков листков, похожих на визитные карточки, с надписью «Долой самодержавие» и «К оружию». Нашли также записную книжку некоего Константина Токмачева с наставлением, как пользоваться гектографом. Обыскали на всякий случай и Горковенко, но ничего подозрительного не нашли. Тот на допросе заявил о своем соседе: «О существовании у него гектографа я не знал и не видел, когда он печатал карточки… По делу о преступной политической деятельности Моисеева я ничего не знаю»(30). Сам Моисеев не был допрошен (к особенностям манеры ротмистра Хлебникова, как следователя, относилось почему-то нежелание допрашивать подозреваемых, ограничиваясь только свидетелями). Допросили, однако, его земляков. Фрагменты этих допросов чем-то сильно напоминают современные полицейские протоколы, с которыми можно ознакомиться в социальных сетях.
Лавочник Афанасьев, в частности, отметил, что «в беседе со мною по поводу русско-японской войны Моисеев много говорил о неудачах на войне, говорил, что войны не следовало начинать, что в неудачах виноват наш государственный строй, наши непорядки, что нам нужно изменить государственный строй и сделать его таким, как в Америке и еще в одном государстве, название которого я забыл». 20-летний казак Кагальницкой станицы Василий Терлицкий показал, что «когда у нас зашла речь о войне, Моисеев стал много говорить против нее, что ее не следует вести, не следовало начинать, что она начата и ведется лишь в интересах немногих богатых людей, чтобы им побольше набить карманы, что простому народу выгод от нее никаких не будет, а он будет платить только жизнью своих сынов; он говорил, что в войне и неудачах виноват наш общественный и государственный строй, который следовало бы заменить республиканским правлением, при этом указывал как на образец на государственное устройство американских соединенных штатов, на них он часто ссылался…»(31).
Сразу после допросов следователь неожиданно нашёл, что содержание Моисеева под стражей излишне и распорядился его освободить, даже не назначив меры пресечения. Тот немедленно уехал в Кагальницкую, а затем неизвестно куда. На несколько месяцев следствие замерло, а после указа об амнистии в октябре 1905 г. было прекращено.
Еще один случай антивоенной пропаганды снова оказался связан с Каменской станицей. Проживавший там молодой казак Даниил Ковалёв отправил своему другу в ст-цу Гундоровскую записку, к которой была приложена прокламация, перехваченная полицией. Подробней об этом рассказывал жандармский протокол, прилагаемый здесь:
ПРОТОКОЛ
1905 года, августа 22 дня в г. Новочеркасске я, Отдельного корпуса жандармов ротмистр Хлебников, на основании 1035/11 Уст. Уг. Суд. в присутствии товарища прокурора Новочеркасского окружного суда С.Н. Марченко и нижеподписавшихся понятых производил осмотр записки на имя Николая Иванова Животкова в ст. Гундоровскую за подписью «Д. Ковалев» и печатного воззвания под заглавием «Поражение самодержавия», каковое было вложено, по сообщению заседателя 1 уч. Донецкого окр. от 4 июля 1905 г. за №973, в указанную выше записку, а к переписке эти предметы приложены склеенными, причем оказалось: 1.Записка на небольшом клочке бумаги, так называемая секретка; на одной стороне чернилами написано: «Дорогой товарищ Коля! Прости, что так долго не писал, понимаешь, так много работы, что не выпадает и пяти минут для писания письма. Всем вам низко кланяюсь. Д. Ковалев. Адрес мой: Ст. Каменс., 1 часть Придорожная улица дом 3-й Яковлева – 30 июня». На другой – «в ст. Гундоровскую Николаю Ивановичу Животкову» и повидимому
другим почерком «Июня 30 дня получено мною Животковым». 2.Воззвание под заглавием «Поражение самодержавия», издание Донского комитета Р.С.Д.Р.П. с датой 22 мая 1905 г., воспроизведенное на ¼ листа писчей бумаги типографским способом обыкновенным шрифтом. На обороте карандашом затертая надпись, из которой можно только разобрать «Ме…ткинху»; листок, судя по изгибам, был сложен вчетверо и в восьмеро и в таком виде заношен. Воззвание, обсуждая последние неудачи русских в Японской войне, выражает суждения, возбуждающие к ниспровержению существующего в государстве общественного строя и заключает в себе дерзостное порицание Верховной Власти и установленного законами основными образа правления, например: «Россия для царя и всего царского правительства только бесправная страна рабов. Что для царя народ? Только мясо для пушек. Русский царь, как некогда жестокий испанский король, хочет остаться самовластным императором, хотя бы для этого ему пришлось погубить весь народ и царствовать над пустыней. Мы великий народ – будем ли мы терпеть дальше иго безумца?! Но царь слепой в своем безумстве, царь – враг народа, палач и убийца – разве он может остановиться в своих преступлениях? Царь может заключить мир с японцами только для того, чтобы усиленно воевать против народа. Товарищи! У нас один выход – прогнать царя и все правительство и самим заключить мир, как мы хотим: для блага и счастья народа. Этот выход есть революция. Она только обеспечивает мир. Военные поражения приближают революцию… Штыками держится самодержавие против народа… Самодержавие слабеет с каждым днем, оно в 10 раз слабее, чем вы думаете. Оно сильно, пока вы не видите его слабости. Мы не знаем ни дня, ни часу, когда восстанет
Россия. Но это будет скоро. Долой войну! Долой самодержавие! – да здравствует революция!»
Означенную записку и воззвание заключено приобщить к сему протоколу в качестве вещественного по делу доказательства.
Ротмистр Хлебников(32)
Ротмистр Хлебников в своей манере не стал допрашивать Ковалёва, но допросил его квартирную хозяйку Наталью Антоненкову. Последняя дала такие показания:
Квартирующий у меня Даниил Андреев Ковалев, возвратясь однажды, месяца 1 ½ – 2 назад, часов около 12 дня от учителя, у которого он готовится, принес с собою листок печатный. Я не могу утвердительно сказать, тот ли это самый листок, что вы мне предъявляете (свидетельнице предъявлено воззвание, описанное в протоколе №1 п.2), но знаю лишь, что он был печатный, там говорилось о том, что не следует идти на войну, что она бесполезна, помнится, что были там и слова, которые вы мне читаете, например: «продолжать войну это значит без всякой надежды на успех, бесцельно и бессмысленно продолжать убийство… Царь слепой в своем безумстве, царь враг народа, палач и убийца… У нас один выход – прогнать царя и все правительство…» Листок этот, по словам Ковалева, он нашел на улице. На вопрос, что же это за листок, Ковалев сказал: «а вот послушайте» и прочитал мне весь листок от начала до конца. Когда он окончил, я спросила, откуда такие листки берутся, на что он объяснил, что есть негодяи, которые разбрасывают листки и что в прочитанном им листке все написанное неправда. Было ли знакомо Ковалеву содержание листка до того времени, как он прочитал его мне, я не поняла; кроме меня во время чтения никого дома не было. Что сделал Ковалев с листком потом я не знаю, в семье у нас о нем больше разговора не было. До указанного случая я никогда не видела у Ковалева противуправительственных листков или книг, никогда он с нами или с кем-либо в нашем присутствии не вел разговоров о несправедливости русско-японской войны, о правительстве, о государственных порядках, о положении рабочих и крестьян…(33).
Дело шло очень вяло (возможно, потому, что война уже закончилась поражением) и было прекращено в связи с той же амнистией, что и предыдущее.
Некоторое время спустя в ст-це Качалинской 2-го Донского округа арестовали 45-летнего казака Алексея Ситникова, который, согласно анонимному доносу, «говорил, что не следует казакам идти на службу, только следует им отказаться и следует повыбить всех до единого офицеров, генералов и министров, а заменить новыми молодыми людьми, студентами, гимназистами и учителями – молодым поколением, и тогда только может в России водвориться порядок»34. Сам Ситников обвинение отрицал, заявляя, что его слова исказили: «Если и говорил, то по поводу проигрыша войны; слыша, что наши там и там проиграли сражения, я счел, что это измена и со стороны тех начальников, которые руководят сражениями, и высказал, что начальников, которые изменяют, следовало бы убить, а то они понапрасну отдают войско. Говорил я также и о том, что знает ли Государь, что берут казаков на службу, но не говорил, чтобы казаки не выходили и не шли на службу»(35).
Казак был помещён в заключение при станичном правлении впредь до распоряжения окружного атамана. Следствие пришло к выводу, что Ситников вёл такие разговоры неоднократно. Тем не менее, прокурор Новочеркасского окружного суда не нашёл необходимости подвергнуть виновного наказанию и предложил «представить настоящее дознание о казаке Ситникове начальнику областного жандармского управления на предмет направления этого дознания за недостаточностью улик на прекращение»(36), что и было сделано.
Уже незадолго до окончания войны, в июле 1905 г. было возбуждено дело против казака Котовской станицы Хоперского округа Григория Попова (возраст и социальное положение в документах не указаны), который, согласно донесению станичного атамана, находясь в кузнице крестьянина Парасочкина, «после долгих разговоров относительно военных действий на Дальнем Востоке выразился так: После войны с Японией фамилия Романова вся переведется к чертовой матери, и у нас будет такой Царь, который будет служить нам, а не мы ему»(37). Узнав о том, что он находится под следствием, Попов немедленно покинул станицу, и дело на какое-то время «зависло», пока не было закрыто после 17 октября 1905 г.
Особое место в антивоенных выступлениях занимает позиция некоторых священников православной церкви. Хотя в целом епископат и синодальная верхушка занимали, как и в наши дни, сервильную по отношению к власти позицию, отдельные дальновидные священнослужители понимали возможные последствия войны для России. Так, видный миссионер Николай (в миру Иван) Касаткин (впоследствии прославленный РПЦ как святитель Николай Японский) писал в своем дневнике (опубликованном столетие спустя):
19 июля 1904 г. Понедельник. Бьют нас японцы, ненавидят нас все народы, Господь Бог, по-видимому, гнев Свой изливает на нас. Да и как иначе? За что бы нас любить и жаловать? Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей. Простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежествен и груб до последней степени; служилый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех степенях служения – поголовное самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть… И при всем том мы – самого высокого мнения о себе: мы только истинные христиане, у нас только настоящее просвещение, а там – мрак и гнилость; а сильны мы так, что шапками всех забросаем… Нет, недаром нынешние бедствия обрушиваются на Россию, – сама она привлекла их на себя. Только сотвори, Господи Боже, чтобы это было наказующим жезлом Любви Твоей! Не дай, Господи, вконец расстроиться моему бедному Отечеству! Пощади и сохрани его!
Ещё более резкое высказывание было им сделано в записи от 20 мая 1905 г.:
Не морская держава Россия. Бог дал ей землю, составляющую шестую часть света и тянущуюся беспрерывно по материку, без всяких островов. И владеть бы мирно ею, разрабатывать её богатства, обращать их во благо своего народа; заботиться о материальном и духовном благе обитателей её. А русскому правительству всё кажется мало, и ширит оно свои владения всё больше и больше; да ещё какими способами! Маньчжуриею завладеть, отнять её у Китая, разве доброе дело? «Незамерзающий порт нужен»… «Зачем вам Корея?» – вопросил я когда-то адмирала Дубасова. «По естественному праву она должна быть наша, – ответил он, – когда человек протягивает ноги, то сковывает то, что у ног; мы растём и протягиваем ноги, Корея у наших ног, мы не можем не протянуться до моря и не сделать Корею нашею». Ну, вот и сделали! Ноги отрубают! И Бог не защищает Свой народ, потому что он сотворил неправду. Богочеловек плакал об Иудее, однако же не защитил её от римлян. Я, бывало, твердил японцам: «Мы с вами всегда будем в дружбе, потому что не можем столкнуться: мы – континентальная держава, вы – морская; мы можем помогать друг другу, дополнять друг друга, но для вражды никогда не будет причины». Так смело это я всегда говорил до занятия нами отбитого у японцев Порт-Артура после китайско-японской войны. «Боже, что это они наделали!» – со стоном вырвавшиеся у меня первые слова были, когда я услышал об этом нечистом акте русского правительства. Видно теперь, к какому бедствию это привело Россию.
Ничего этого наверняка не знал сельский священник из Ребриковой слободы Таганрогского округа Константин Казьмин. Он не состоял в оппозиционных партиях и не боролся с властью, но оказался слишком откровенным в разговорах с прихожанами. В феврале 1905 г. несколько человек написали на него донос в жандармское управление, обвиняя в противоправительственной пропаганде. Казьмина допросил следователь ротмистр Попов. Священник (27 лет, из казаков Вешенской станицы, учился в Донской духовной семинарии) оспаривал обвинение, но следствие установило, что он действительно вёл с прихожанами «вредные» разговоры. В частности, «священник Казьмин неоднократно говорил крестьянам о том, что Манчжурия нам совершенно не нужна, что война возникла по вине правительства, которое своевременно не ответило на ноту Японии, что война наплодит только сирот и калек, но не принесет России никакой пользы; после одного из таких рассуждений в доме Ефима Морозова, когда крестьяне стали возражать, «что защищаться ведь от японцев нужно», священник Казьмин принес из дому газету и прочел крестьянам статью Плевако о бесцельности войны». Более того, «свидетели Петр Моисеев Тараненко и Иван Иванов Колтунов удостоверили, что священник Казьмин говорил им, что если Япония победит Россию, то управлять у нас страной будет не ГОСУДАРЬ, а общество, а второму из них разъяснял
целесообразность изменения настоящего порядка правления». И самое страшное – Казьмин одобрительно отозвался об убийстве эсерами великого князя Сергея Александровича, которого считал ответственным за «кровавое воскресенье» 9 января (он спутал его с другим великим князем, Владимиром Александровичем, командовавшим войсками Петербургского военного округа)(38). Постановление жандармского управления особо подчеркивало, что в разговорах на политические темы священником использовались материалы легальной газеты «Наша жизнь», а именно:
1. Тенденциозная статья под заглавием «На очереди» Вас. Г., в своем содержании пытающаяся доказать, что в начале войны провинция под давлением полицейских патриотов устраивала воинственные манифестации с хулиганскими добавлениями, а потом под влиянием неудач и тяжестей войны бюрократический гнет над ней треснул и провинция вопиет о прекращении ненужной войны и требует свободы внутри страны; 2. тенденциозная статья под заглавием «Печальная годовщина», в своем содержании заключающая описание тех поражений, которые вынесла Россияза год войны, вычисление истраченных на войну миллионов народных денег и из всего этого делается вывод, что Японию Россия победить не может и нужно добиваться мира, в конце статьи говорится, что война сделала для нас одну ценную услугу – она показала нам полную негодность той общественной организации, которую представляла из себя до сих пор Россия.
В письме наказному атаману начальник жандармского управления генерал Тиханович отметил, что считает «деятельность священника Казьмина в слободе Ребриковой безусловно вредной в политическом отношении и требующей его удаления»(39). Однако атаман князь Одоевский-Маслов нашел такое наказание чрезмерным, мотивировав это следующим образом: «Рассмотрев представленное мне Вашим превосходительством дознание по делу о священнике слободы Ребриковой Таганрогского округа Константине Алексееве Казьмине и не находя с своей стороны достаточных оснований к применению относительно этого священника столь суровой кары, как высылка его из Области в административном порядке, я оставил означенное дело без последствий. В видах же предупреждения дальнейшего развития вредного влияния священника Казьмина на местное крестьянское население, я лично просил Высокопреосвященнейшего архиепископа Донского и Новочеркасского об установлении должного наблюдения за его поведением»(40).
Казьмина перевели в другой приход и установили над ним полицейский надзор. Тем не менее, он сохранил сан и остался в списках духовенства Донской епархии. Вероятно, под впечатлением происшедшего священник стал осторожней в высказывании своих мыслей и больше его фамилия в материалах жандармского управления не встречается.
Более печальной оказалась судьба не слишком молодого (согласно сайту duhovenstvovd родился 5.08.1862 г., но по материалам следственного дела, ему в ноябре 1905 г. было 39 лет, а в феврале 1906 г. – 40 лет) сельского священника Петра Введенского. Этот человек «духовного происхождения» родился в с. Святинском Ливенского уезда Орловской губернии, служил священником с 1886 г. в с. Староселье Усть-Медведицкого округа, затем в ст-це Добринской и х. Тиховском. У прихожан он пользовался авторитетом, неоднократно избирался депутатом на епархиальные и училищные съезды, более того, при попытке сменить приход был «по усиленной просьбе прихожан оставлен при прежнем месте». С началом русско-японской войны он был 12.04.1904 г. «распоряжением протопресвитера военного и морского духовенства назначен на вакансию священника церкви 30 Восточно-Сибирского стрелкового полка» и стал служить во Владивостоке. Здесь-то у Введенского и начались беды. Как отмечал его начальник протоиерей Венустов, «1-го июля 1905 года, в день своего полкового праздника священник о. Введенский, с разрешения моего в конце молебна, в присутствии всего своего полка, гостей гг. офицеров, коменданта крепости и других генералов, сказал речь, начав ее приблизительно так: «Христолюбивые воины! Теперь нам нечего скрывать причин, из-за которых началась война, нечего скрывать и лиц, из-за которых началась война с Японией, хотя я их не назову и т.д.», сказав такие слова, как я помню, о. Введенский струсил и кое-как докончил свою речь. По окончании молебна, когда все присутствующие на празднике гости собрались в столовую для завтрака, то комендант крепости сделал священнику о. Введенскому замечание в таких словах: «Вы, батюшка, ошибаетесь в своей речи; у нас ведь один только Государь Император объявляет войну, а не кто-либо другой» и указал ему при этом на висевший портрет Государя. После такого случая мнение о нем переменилось, так как священник о. Введенский своею речью, по заявлению офицеров, испортил все праздничное настроение»(41).
В дальнейшем священник неоднократно критиковал обращение офицеров с солдатами и касался в проповедях социальных вопросов. Это вызывало серьезное недовольство начальства, которое, по словам Введенского, считало, «что военный священник в своих проповедях должен заботиться исключительно о поддержании дисциплины, забывая, что вечные истины Христа одинаково применимы как к военным, так и ко всем остальным»(42). После провозглашения манифеста 17 октября священник стал посещать митинги, а на попытки запретить ему подобные действия возражал: «Препятствий к посещению митингов со стороны канонических правил я не видел. В органах печатных нередко приходилось читать о посещениях митингов в иностранных государствах не только православными священниками, но и епископами, которые говорили даже речи, пользовались полным сочувствием иностранцев, как это было недавно в Англии. Цель посещений – знакомство с народным движением»(43). Объяснения священника, написанные им по поводу предъявленных ему обвинений, показывают его человеком демократических, хотя и не радикально революционных взглядов, который стремится совмещать стремление к социальной справедливости с присущими ему искренними христианскими убеждениями.
Владивостокская консистория пришла к выводу, что «своим поведением священник Введенский обнаружил полное непонимание своей роли, как пастыря церкви, он слишком увлекся ролью общественного политического деятеля и упустил из виду, что деятельность пастыря церкви никогда не может слиться с деятельностью общественно-политическою. Этим он показал, что не совсем ясно представляет идеал христианства. Будь он простым гражданином, его увлечения были бы понятны, но, как священник, он заслуживает полного порицания»(44). Введенскому запретили служение и выслали обратно в Донскую епархию. Там к нему отнеслись еще строже. Донская духовная консистория постановила «священника Петра Введенского, как несоответствующего пастырскому служению, по своей деятельности и убеждениям, лишить священнического сана и исключить из духовного звания, с отобранием от него ставленной священнической грамоты и подписки в том, что он не будет носить длинных волос и одежды, присвоенной духовному сану, и с передачею о. Введенского в распоряжение Областного Правления, согласно 178 и 179 ст. IV том, Уст. О предупреж. и пресеч. преступ., изд. 1890 года»(45). Введенский пытался обжаловать это решение, но синод его утвердил.
Полицейский пристав явился к расстриженному священнику на квартиру, чтобы взять «подписку в том, что он не будет впредь именоваться священником, совершать богослужения и требоисправления и носить присвоенные бывшему сану наперсный крест, одежды и длинные волосы». Однако Введенского он там не застал, а жена его дала расписку в том, что муж «выбыл в Америку на излечение, но точного адреса я указать не могу»(46). На всякий случай полиция взяла у неё фотокарточку, которую выслали в консисторию и пришили к следственным материалам. На этом дело было закрыто. Дальнейшая судьба Введенского неизвестна.
Подытоживая сказанное, следует отметить, что русско-японская война стала первым в истории России военным конфликтом, который вызвал, хоть и не массовое, но заметное недовольство в разных слоях общества: среди рабочих, крестьян, казаков, интеллигенции, даже буржуазии и духовенства. Обычно оно носило не чисто пацифистский, но политический характер и соединялось с оппозиционными антиправительственными настроениями и течениями. Бороться с этим недовольством политической полиции было сложно, так как законы Российской империи, в отличие от законов современной РФ, не считали публичное несогласие с внешней политикой государства преступным деянием, и выражение такого несогласия проникало даже на страницы легальной печати. Поэтому подобные высказывания, как правило, не влекли для виновных серьезных последствий. Для властных же элит война оказалась первым серьёзным вызовом, на который они не смогли найти адекватный ответ. Результатом стала первая российская революция.
Изюмский Александр Борисович, канд. ист. наук, доцент кафедры общественных дисциплин Ростовского института повышения квалификации и переподготовки работников образования, г. Ростов-на-Дону.
1. Федор Степун. Бывшее и несбывшееся. СПб., 1994. С. 68–70.
2. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 570. Л. 2.
3. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 570. Л. 3. Статья 932 касалась наказаний за «распространение
с умыслом, имеющим политически зловредную цель, или же явно же оскорбительных для
Верховного Правительства слухов».
4. Там же. Л. 4.
5. Там же. Л. 11.
6. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 570. Л. 16.
7. Там же. Л. 18.
8. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 864. Л. 5.
9. Там же. Л. 29.
10. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 864. Л. 39–39 об.
11. Там же. Л. 51.
12. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 864. Л. 75.
13. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 576. Л. 13–13 об.
14. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 517. Л. 5–5 об.
15. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 517. Л. 12.
16. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 517. Л. 51.
17. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 15. Л. 11–12.
18. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 862. Л. 4.
19. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 862. Л. 17.
20. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 563. Л. 21 об.–22.
21. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 563. Л. 78–78 об.
22. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 45. Л. 11 об.
23. Там же. Л. 13.
24. Там же. Л. 14 об.
25. Там же. Л. 22.
26. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 45. Л. 22.
27. Там же. Л. 62.
28. См. Четырнадцатые Константиновские краеведческие чтения им. А. Кошманова. Ро-
стов-на-Дону, 2022. С. 83–94
29. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 879. Л. 1–2.
30. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 879. Л. 6–8.
31. Там же. Л. 9–9 об.
32. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 884. Л. 10–11 об.
33. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 884. Л. 11–11 об.
34. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 904. Л. 4.
35. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 904. Л. 6 об.
36. Там же. Л. 11.
37. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 50. Л. 6.
38. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 1106. Л. 31–32.
39. Там же. Л. 33.
40. ГАРО. Ф. 829. Оп. 1. Д. 1106. Л. 39–39 об.
41. ГАРО. Ф. 226. Оп. 20. Д. 126. Л. 81 об.
42. Там же. Л. 34 об.
43. Там же. Л. 54 об.
44. ГАРО. Ф. 226. Оп. 20. Д. 126. Л. 103 об.
45. Там же. Л. 156.
46. Там же. Л. 151–152.